В субботу рабби остался голодным
Шрифт:
Вернувшись в патрульную машину, он придержал руку напарника, собравшегося завести мотор.
— Нет, Томми, мы никуда не едем. Я нашел его. Он в гараже.
— В отключке?
— Ага, только на этот раз в окончательной.
Глава VIII
Служба в Йом-Кипура начиналась в девять часов с утренних молитв и длилась весь день. Людей в храме было немного, по большей части старики, а на помосте сидел один рабби. Даже кантор еще не пришел — как правило, утреннюю службу вел кто-нибудь другой, чтобы дать ему небольшую передышку. Обычно этой чести удостаивался Джейкоб Вассерман — как первый президент храма и человек, сделавший для создания
Все утро продолжали постепенно прибывать прихожане. Вскоре вслед за кантором, занявшим свое место на помосте, появился Мортимер Шварц. Он церемонно обменялся рукопожатием с рабби, а потом, перейдя на другую сторону, — с кантором. Вернувшись к своему месту, Шварц шепотом сообщил рабби, что Марвин Браун позвонил ему вчера вечером, как он и ожидал.
— По поводу почести, которую он пропустил?
— Так прямо он, конечно, не говорил, но я знаю, что звонил он из-за этого.
— Неужели для него это настолько важно?
— Не думаю, что он так уж религиозен. Но он коммерсант, коммерсант и еще раз коммерсант. И такие вещи для него — как хорошая примета. А когда он упускает подобный случай, это выбивает его из колеи. Вы понимаете?
— Да, я могу это понять.
— В общем, я не одобряю, что Илай Кан опередил события: вышел вперед и открыл Ковчег, не дожидаясь появления Марвина. Ничего страшного, если бы мы подождали еще пару минут. Во всяком случае сегодня я буду внимательнее. Я буду объявлять имена четко и громко, и мы назовем замену только тогда, когда удостоверимся, что человека нет в храме.
К четверти одиннадцатого, когда Свитки извлекли из Ковчега для чтения, храм был полон. Некоторые отнеслись к этой части службы как к перерыву и вышли, но большинство прихожан остались на месте. К началу последовавшей за этим поминальной молитвы — «Изкор» — храм снова заполнился до отказа. Многие специально пришли только на «Изкор» — чтобы почтить память покойных родственников. Для тех, чьи родители еще живы, присутствие на этой службе традиционно считалось плохой приметой, но рабби Смолл, как и большинство консервативных раввинов, считал это глупым предрассудком. Поэтому он начал с разъяснения: присутствовать на службе уместно всем, ибо поминаться будут погибшие во время Холокоста, так что каждый может считать себя потерявшим близких. Однако рабби заметил, что некоторые пожилые прихожане, выросшие в ортодоксальной среде, настаивают, чтобы дети вышли.
И все же после «Изкора» он с удовлетворением отметил, что немало молодежи вернулось — очевидно, послушать его проповедь. Одна из частей праздничной службы была посвящена описанию обряда очищения, который в древности совершали первосвященник и его окружение перед тем, как принести искупительную жертву за грехи всего народа. В проповеди проводилась параллель между этим эпизодом и рассказом о жертвоприношении Авраама [20] — отрывком из Торы, который читался во второй из десяти Дней покаяния. Часто ссылаясь на Талмуд, рабби пояснил, что смысл эпизода с жертвоприношением заключается в испытании Всевышним силы веры Авраама, что это было суровым предостережением против принесения в жертву людей, которое было обычным делом в те времена. Затем он рассказал, как постепенно менялось представление о жертве и искуплении — от принесения в жертву козла отпущения до современного отношения к молитве как к просьбе о прощении — у Бога, за грехи, совершенные против
20
Авраам, ведя своего сына Исаака, чтобы принести его в жертву Всевышнему, бесстрашно вошел в реку для очищения.
Тон и стиль проповеди, как и всех проповедей Смолла, были непринужденными и носили просветительский оттенок, напоминая университетскую лекцию. Он сам считал их не нравоучениями, а скорее чем-то вроде трактатов, попыток объяснить видимые противоречия в Законе. Он знал, что у некоторых членов конгрегации, включая президента, его манера изложения вызывала внутреннее сопротивление — они предпочли бы более красноречивый, более проповеднический стиль. Но он был убежден, что эта манера больше соответствует той главной функции, которая заложена в самом слове «раввин», — функции учителя.
Служба продолжалась, день постепенно клонился к концу. Люди входили и выходили — некоторые отправлялись домой вздремнуть либо наскоро перекусить, а перед синагогой толпились, смеясь и флиртуя, мальчики и девочки, одетые во все новое. Совсем маленькие играли на лужайках вокруг храма, их пронзительные голоса порой нарушали чинную обстановку внутри синагоги, и тогда один из учителей выходил и отчитывал их за то, что они шумят во время службы.
В четыре часа дня стало ясно, что служба идет чересчур быстро и грозит завершиться еще до захода солнца. Рабби подошел к пюпитру.
— Мы слишком торопимся, кантор Цимблер, нельзя ли помедленнее?
Кантор пожал плечами.
— Что я должен делать, рабби, — тянуть ноты подольше?
Рабби улыбнулся.
— Нет, я думаю, лучше сделать перерыв.
Он объявил прихожанам, что они молились с таким рвением, что опередили солнце, и предложил сделать получасовой перерыв. Прихожане ответили на это негромким признательным смехом, но вышли из зала лишь немногие, потому что присутствовавшие в этот час на службе представляли основное ядро молящихся, которые пришли с намерением провести в храме весь день. Тем не менее они оценили передышку и воспользовались ею для того, чтобы поболтать с соседями, прежде чем возобновится заключительная часть службы, завершающаяся пронзительным звуком шофара [21] .
21
Шофар — ритуальный бараний рог.
Президент потянулся в своем кресле, похожем на трон, и повернулся к рабби.
— Кстати, по поводу вашей проповеди. Знаете, у меня такое ощущение, будто я сам совершил жертвоприношение. В этом году я впервые за долгое время постился и чувствую себя великолепно, просто великолепно. В предыдущие годы я тоже, в сущности, не ел, я имею в виду — по-настоящему. Ну, утром выпивал немного сока, около полудня мог заскочить домой на чашку кофе с сэндвичем… Но в этом году я решил, что раз я президент, то должен пройти всю дистанцию. Некоторую слабость, конечно, ощущаю, но в остальном все прекрасно.
— Мистер Горальский сказал мне, что делал это на протяжении семидесяти пяти лет, и непохоже, чтобы это ему как-нибудь повредило.
— Черт, я совсем забыл про старика! Вы не слышали — как он? Я что-то не видел здесь Бена.
— Его здесь не было, иначе я бы его увидел.
— Это скверно, рабби. Старик, наверное, серьезно болен, иначе Бен пришел бы хотя бы на «Изкор» — ведь его мать умерла совсем недавно, еще года не прошло.
— Необязательно. Они ведь ортодоксы, а согласно обычаю, те, кто потерял близких недавно, в течение годичного траура не посещают «Изкор».