В Суоми
Шрифт:
— Остальные впереди, мы идем арьергардом, — на правах старинного знакомства, фамильярно похлопывая по плечу пастуха, объяснял Каллио.
— Тебе придется догнать их, — сказал Легионер.
И мы все уселись у костра.
Около нас шевелился ветвистый лес оленьих рогов.
Да, здесь были и быки, и важенки, и молодняк с первыми рогами, и пыжики. Они стояли совсем спокойно, опустив морды, но не копали своими копытами снег, чтобы достать из-под него ягель, как это они всегда делают на стоянках, — они знали, что стоят
Это ночное оленье стадо казалось сказочным, пришедшим к нашей стоянке из рун «Калевалы».
— Здорово же ты нас напугал, — сказал Каллио пастуху.
— Нельзя ли на твои нарты пристроить одного партизана? — спросил Легионер и кивком головы указал на спящего у костра Матти.
— Нет, мои нарты больше одного не подымут. Вот если бы он умел сидеть, держась за рога!
Но паренек наш, если когда-нибудь и умел ездить верхом, сейчас явно был не способен на это.
— Я думаю, что мои олени вам пригодятся, — с гордостью сказал пастух.
Август успел уже спуститься с берега и осторожно, видимо стыдясь, подошел к костру.
— Сколько же штук их у тебя? — спрашивает у пастуха Каллио.
— Да больше трехсот будет.
Минут через пять пастух, поблагодарив за гостеприимство, погнал оленей вдогонку за партизанским батальоном лесорубов Похьяла.
Никогда не забыть мне этой неожиданной и быстрой, как сон, встречи с оленями на льду Ковдозера.
Еще минут через пятнадцать Легионер разбудил Матти. Мы все встали на лыжи и снова пошли вперед. Вперед! Это уже была Советская страна.
Снег скрипел под нашими лыжами.
Опять чернели высокие берега Ковдозера. Опять упирались в самые звезды высокие сосны на холмах, опять качалась передо мной широкая спина Каллио.
Путь по озеру шел зигзагами, и у меня уже не было сил. Я смотрел вниз, на свои лыжи, на кеньги, на мелькающие палки, на разворошенный снег.
Кружилась голова. Передо мною возникали пятиэтажные дома, и все окна фасадов светились ярким светом, и звуки граммофонов вырывались на просторную улицу, по которой весело шел народ…
Открыты двери кафе, и оттуда выходят нарядные пары. Нет, это не улицы Хельсинки, не Эспланада, по которой я раньше несколько раз проходил, нет, это не низенькие домики плоского Улеаборга, это совсем незнакомая площадь незнакомого города. Но это мой город, и по улицам идут военные, гремя боевым маршем.
Меня кто-то ударяет по плечу, и я с трудом открываю слипающиеся веки. Надо мной склоняется Легионер и ласково говорит:
— Вставай, вставай, парень, замерзнешь.
Я встаю.
Оказывается, я положил свои лыжи, бросил вещевой мешок, как подушку, и мирно заснул на снегу. Но я не помню, как это было!..
Легионер прав, так легко можно замерзнуть.
Я подымаюсь, встаю на лыжи и снова продолжаю двигаться вперед. Вперед по следу, по льду
На небе стоят высокие звезды, и от луны идет по снегу к горизонту большая лунная дорога. Вот там, у берега, горят костры, они как будто совсем близко, и так легко добраться до них.
Эти костры разложены нашими головными. Мы идем прямо на это отдаленное пламя, но оно остается все таким же далеким и холодным.
От толчка я чуть не падаю всем телом вперед. С трудом удалось удержаться на ногах. От этого усилия я просыпаюсь.
Носки моих лыж уткнулись во что-то черное, мягкое. Я нагибаюсь и вижу — на сложенных рядом лыжах, положив под голову свое барахло, на этаком холодище спокойно спит человек.
Мы идем теперь вместе с Каллио и подымаем лежащих и спящих на лыжах товарищей.
Это теперь наша забота, это поручил нам Легионер, и, может быть, поэтому-то нам меньше хочется спать. Так, шагая по льду, мы подняли семь человек, и странно — трое из них были из первой роты, которая давно уже прошла.
Надо идти и следить, чтобы никто не остался на снегу. Таким образом, мы шли позади всех, мы шли на костры, но костры стояли на своем месте, на другом конце озера.
Сияет высокая луна, стоят по берегам дремучие леса, скрипит под ногами снег. Родина моя Суоми, увижу ли я тебя когда-нибудь снова?
Скоро минет и эта ночь, длинная, но не бесконечная. С утренним солнцем прибудем в советскую деревню — и тогда отдых.
Каллио бредет через силу, волоча за собою по снегу палки.
Он не опирается сейчас на них, — куда уж там, лишь переставлять бы потертые ноги…
«Когда дойду до деревни, сразу надо будет проколоть волдырь на пятке», — думается мне.
И вдруг я явственно ощущаю, что ровное место кончилось, начинается подъем и лыжи идут медленно, грозя каждую секунду сорваться с ног и убежать вниз.
Я открываю глаза и оглядываюсь: берега далеки. Но ощущение подъема все усиливается. Тогда я схожу с лыж, проваливаясь выше колен в снег, и щупаю руками, промеряю своей палкой — никакого подъема нет, все ровно, снег гладок, как зеркало. Нелепый обман чувств!
Костры горят, не приближаясь…
Лениво иду на лыжах. Глаза слипаются. И с закрытыми глазами, передвигая ногами, думаю только об одном: «Не спи, не спи, не смей засыпать!»
Так проходит минута, две, три, полчаса — вечность!
Мне становится жарко, я открываю глаза.
Наконец-то мы достигли костра.
Наконец-то мы прошли озеро.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Ну, доченька, будем прощаться.
Отец обнял Эльвиру и крепко поцеловал. Затем он взял на руки Хелли. Эльвира отвернулась, глотая слезы. Что там ни говори, она любила своего отца.
— Дай носик, — сказал старик и приложился своим носом к нежному носику Хелли.