В Суоми
Шрифт:
— Пусти меня, дедушка, пусти, — запищала Хелли, — у тебя холодная борода! — И она стала отталкивать своими маленькими ручонками ледяные сосульки седой бороды.
— Ну что ж, прощай, — повторил еще раз старик и повернул свои сани обратно.
Олави, по указанию Коскинена, всех возчиков, не желающих остаться в Карелии, не медля ни часа, возвращал домой.
Сейчас он наблюдал за тем, чтобы возчики полностью разгрузили свои розвальни и панко-реги и отправлялись назад порожняком. Их было не больше дюжины.
Старик уезжал
— До свиданья, отец, не поминай лихом! — сказала Эльвира. И они пожали друг другу руки.
Олави помогал старику разгрузить панко-реги.
Сейчас он занят разгрузкой ящиков со шпиком. Из деревни должны будут за ними скоро прийти подводы.
Головные, наверно, уже несколько часов находятся в деревне и размечают дома, кому где поместиться.
Старик задержался еще у последних саней, на которых ехала его старшая дочь. Розвальни Лейно въехали в мокрый снег, и теперь полозья примерзли к дороге. Лошадь не могла тронуться с места. Лейно просто надрывался, помогая ей. Старик помог зятю и, попрощавшись, поехал, не оглядываясь, дальше…
Потом он остановил лошадь. Олави догнал тестя и стал развязывать кисет, потом вытащил из кисета несколько скомканных кредитных бумажек и протянул старику. Старик хотел было обидеться, но, услышав слова Олави, одобрительно кивнул головой.
А Олави говорил:
— Отдай эти деньги пастору. Я ему должен за венчание. Чуть было не забыл отдать. Ведь он венчал меня в долг.
Потом Олави пожал старику руку и ушел обратно к обозу…
Когда старик оглянулся, он увидел, что обозы уже уходят и передние сани скрылись в лесу за поворотом дороги. Он хотел махнуть рукой, но лошадь дернула, и он, покачнувшись, так и не успел помахать на прощание своим.
Двух дочерей как будто и не бывало…
Предстояла встреча со старухой. Сколько будет разговоров и воспоминаний вечерами в светелке, у камелька… Как будет убиваться мать, вспоминая о своих дочерях, ушедших, верно, навсегда в другую страну!
Через полчаса старик, оглянувшись, увидел, что не так уж он одинок. Он насчитал не меньше десятка возчиков.
Уж было совсем светло, когда они повстречались с арьергардом.
В это время сани Эльвиры подходили к деревне. Она услышала собачий лай и проснулась.
Хелли и Нанни еще спокойно спали.
Потянуло горьковатым дымком, — значит, скоро и околица.
Вот и оленье стадо, ночью обогнавшее обоз. Вокруг пастуха уже толпились люди.
Собаки деловито, серьезно обегали стадо. Ветвистый лес рогов колыхался в морозном воздухе.
Айно громко ругалась со своим муженьком. Она нарочно осталась на том месте, где возчики должны были поворачивать оглобли. Она боялась, что муж ее струсит и повернет обратно. Что там ни говори, он был славным парнем и отличным мужем, только вот эта трусость и леность.
Да, они питали друг к другу самые нежные чувства, но стоило им только сойтись вместе, как начинались попреки и ссоры.
Вот
— Девушка, не подходи так близко к оленям, все равно они от тебя хлеб не возьмут, — говорил олений пастух, обращаясь к Хильде, — а то еще… Знаешь лопарский рассказ? Одна молоденькая лопарка встретила в тундре оленя. Олень взял ее к себе на спину. И они мчались, мчались несколько часов, и несколько дней, и несколько ночей. Олень бросился в Лосиное озеро и переплыл, а девушка сидела на его спине. За этим озером девушка и стала женой оленя. Не подходи близко, или ты тоже хочешь стать оленьей женой?
— Да не для чего ей! — громко расхохоталась Айно и ударила по плечу своего муженька. — У нее свой неплохой есть. Знаешь, кто? — шумно обратилась она к мужу.
Он был доволен, что разговор кончается так мирно, и охотно спросил:
— Кто?
— Сам Инари! — победоносно заявила Айно. — А где он, кстати? Давно его не вижу…
Хильда смутилась.
— Я сама ищу его, — сказала она и пошла к саням.
Только теперь, когда олений пастух громко рассмеялся, Эльвира узнала его.
Она все время пыталась припомнить, где бы они могли встречаться. Но сейчас-то она вспомнила его очень хорошо. Это был тот самый парень, который помог ей переправиться весною на лодке, когда она ехала к губернатору просить, чтобы Олави отпустили для запашки участка.
Она соскочила с саней и подошла к нему поближе. Он тоже узнал ее и, протянув руки, спросил:
— Как дела с мужем? Отпустили его тогда?
— Да вот он сам, — показала Эльвира на подходившего к ним высокого, крепкого Олави. — Вот он сам, — с гордостью повторила она.
— Значит, у тебя все благополучно, милая? Ну, у меня тоже. Помнишь, тогда я жаловался тебе, что в лесу прозевал революцию, — продолжал пастух, переходя на «ты». — Так вот, теперь я наверстал, теперь-то я не прозевал: триста восемнадцать помещичьих оленей пригодятся красным партизанам. Да, пригодятся!
И пастух приказал своим собакам гнать оленей дальше к деревне.
Олави прыгнул в сани к Эльвире. Она накрыла его одеялом. Глаза его сами собой закрывались, но он с усилием разлепил веки. Темный полог кибитки покачивался у него над головой, ровно дышали рядом спящие девочки. Легкие белые клубы дыхания туманили воздух.
Эльвира, прижавшись к Олави, понемногу согревала его. Впереди виднелся круп усталой лошади. И только через полог возка видны были белые снега и кусок голубеющего неба. И тогда они вместе сразу увидели несколько бревенчатых изб, и на одной из них пламенем костра трепыхался яркий на белом снегу красный флаг.
— Совсем как тогда, Первого мая в семнадцатом году, — сказала обрадованно Эльвира.
Это был настоящий красный флаг. Это было само счастье…
Олави приподнялся на локте и, притянув к себе Эльвиру, крепко поцеловал ее.