В сутках двадцать четыре часа
Шрифт:
В комиссариат Трошин вернулся к вечеру. «И нужно было мне пойти на эту «интеллигентную» работу, — ругал он себя. — Хватит заниматься мешочниками и бандитами. Это не мое дело».
Он долго крутил ручку телефона. Аппарат легонечко позванивал, но станция не отвечала. «Уснули там, что ли?» Наконец в трубке затрещало, и послышался сердитый голос телефонистки. Николай попросил соединить с председателем ревкома.
— Евдоким Николаевич, здравствуй! — радостно сказал в трубку Николай. — Это я, Трошин. Есть у меня к тебе один разговор.
Николай
— Лучше не проси, — рокотало в трубке. — Не отпустим. Привыкай, браток, управлять государством.
— Тебе легко говорить, — кричал Николай, — а у меня ничего не получается, голова идет кругом. Вот мне нужно с наследством одного купца разобраться…
— Потерпи, не горячись, — доносился спокойный голос. — Придет время, напишем хорошие законы, и приказы, и инструкции, а пока твое революционное чутье — главная инструкция. Понял?!
— Понял.
— Ну, тогда будь здоров. Желаю успехов!
Трошин еще какое-то мгновение смотрел на телефон, а потом в сердцах бросил трубку на рычаг. Одернул френч, прошел по комнате. В дверь постучали.
— Кто там? Входите! — Николай подошел к двери и распахнул ее.
На пороге стоял Иванов.
— Ты что, попросту войти не можешь? — возмутился Трошин. — Что я вам, благородие какое?
Андрей на это ничего не ответил.
— Что случилось, Андрей?
— Убежал…
— Кто убежал? — насторожился Николай.
— Ну, тот самый Американец, которого вчера задержали. Понимаешь, вывел я его по нужде. А он, контра, со мной спор затеял. Стал доказывать, что он анархист-революционер и грабит буржуев-кровопийцев. А мы вроде фараонов… Спорили, спорили, а он за ворота — и тягу…
— Какой же ты тогда страж пролетарского порядка? — разозлился Трошин. — Наган дома оставил?
— Нет, наган при мне был, — Андрей похлопал ладонью по кобуре. — Так ведь люди ходят, нельзя стрелять. Вдруг в невинного попадешь? Да в человека мне еще, по правде говоря, стрелять не приходилось. Теперь отвечать придется? — жалобно спросил Иванов. — Судить будут али как? А ведь купца-то, наверное, он убил, на рубашке я приметил точно такую запонку, что тогда на полу в особняке нашел. На другом рукаве не было… — Андрей даже не пытался оправдываться или как-то снять с себя вину. — Что же мне делать?
Трошин был зол — упустить бандита! И в то же время ему по-человечески было жаль Андрея. Ну, разве его вина, что опытный бандит ускользнул из милиции… Сам-то с каторги не раз бежал.
— Тюрьмы, может, тебе и не будет, но по головке не погладят за такое упущение.
Трошин поднялся, провел рукой по коротко остриженным волосам, первый раз за этот день улыбнулся.
— Лет-то тебе, Андрей, сколько?
— Девятнадцатый пошел.
— Вид у тебя героический. А что это у тебя на ногах?
Андрей смутился, покраснел. Ему еще никогда не приходилось носить такую красивую обувь. Сделанные из хорошей
— Хороши? — спросил Иванов. — Жмут чуток… разносятся…
Николай кивнул головой:
— Разносятся.
— Я их у буржуев реквизировал для нужд новой власти, — пояснил Андрей. — А иначе где такое добро достанешь? Его нам не выдают…
Глаза Трошина стали суровыми:
— Вот ты есть представитель Советской власти. А действуешь, как грабитель.
— Это я грабитель? Тоже скажете!
— Потому что сапоги — не фабрика, не завод, а личная вещь. Личная, понял ты, садовая твоя голова?..
— Чудно! Это же буржуйская вещь! А что же мне с ними делать?
— Отнеси хозяину! — приказал Трошин. — Извинись, скажи ему, что по моему приказу сапоги брал на экспертизу…
Весть об убийстве Егорова, одного из видных деятелей староверов, быстро облетела город. И когда на третий день Трошин пришел в комиссариат, в дежурке его ожидали пятеро купцов. Они степенно поклонились, о чем-то пошептались. Вперед шагнул дядька в добротной суконной поддевке. Огладив красивую, черную с проседью бороду, почтительно поклонился:
— Мы к милости вашей. Горе у нас большое! Злодеи убили нашего наставника отца Егория.
Николай внимательно разглядывал бородача. Разглядывал и радовался: «Вот они и нашлись, родственники убиенного». Купец был благообразный, как патриарх: строгое, немного суровое лицо, высокий лоб. И только во взгляде его плутоватых глаз светилась хитринка.
— Проходите, — пригласил делегацию Николай. — Дежурный, пропустите старцев.
Николай предложил купцам сесть.
— Покорнейше благодарим, мы постоим, — ответил за всех благообразный бородач.
— Слушаю!
— Позвольте нам исполнить последнюю волю усопшего. При жизни брат Егорий объявил нам, что все движимое и недвижимое имущество он завещает в пользу общины.
Николай насторожился.
А купец продолжал:
— Как было издавна заведено на Руси, покойный собственноручно составил завещание. Вот оно.
Купец сунул руку за пазуху, и плотный зеленоватый лист с водяными знаками лег перед Трошиным на стол. Завещание было заверено подписями и печатями.
— Хорошо, граждане купцы, мы посоветуемся, — пообещал Николай. — Завещание оставьте.
Купцы оживились. Довольно закивали головами.
— Мы перед вами в долгу не будем! Возьмите-с пока задаточек, — бородач бережно обеими руками положил перед Трошиным золотой крест. — Золото, оно при любой власти власть имеет!..
Глаза у Николая озорно заблестели. Он рывком схватил крест и поднял его над головой. Купцу, верно, показалось, что комиссар вот-вот ударит его крестом по голове. Бородач испуганно попятился, причитая:
— Свят, свят…
Воцарилась неловкая тишина. А ведь и правда хотелось ударить, но сдержался, сделал вид, что взвешивает в руке драгоценность: