В свободном падении
Шрифт:
– Шеф сказал: пока в программе я раз в неделю. Если дальше тоже нормально пойдет – то чаще поставит.
Гриша скривился.
«Тебе было бы гораздо приятнее – если б программу после первого эфира из сетки выкинули!»
– Ладно, звезда. Буженины мне пойди порежь, – приказал муж.
А она смотрела в его пьяное, недоброе, снисходительное лицо и чувствовала: ненависть к супругу ее просто захлестывает.
«Прости, Адель, но жаловаться тебе не на что, – однажды сказал ей Иннокентий Степанович. – Гришка тебя замуж на аркане не тянул».
Однако терпеть тоже больше сил
Глаза полыхнули яростью, рот выплюнул:
– Да пошел ты!
Гриша явно опешил. Произнес неуверенно:
– Что ты сказала?
– Сказала: отвали! Видеть тебя не могу. И завтра… – окончательно собралась с духом, выкрикнула: – На развод подам! Все, хватит надо мной издеваться!!!
Шанса на ответную реплику Гришке не дала. Резко повернулась, вышла, шарахнула дверью гостиной. В коридоре остановилась, бессильно прислонилась к стене. Яростно, вполголоса пробормотала:
«Чтоб ты сдох!»
Сердце колотилось, щеки пылали.
Не первый раз, если честно, она желала супругу смерти. Только – уже успела заметить! – на Гришку ее проклятия не действовали.
Наоборот, сколько раз случалось: насылала на него в сердцах лютую погибель или болезни, а супруг пышным цветом расцветал. То песню на следующий день напишет – стопроцентный хит. То гонорар ему выплатят огромный. А у нее самой – словно в отместку! – после скандалов всегда или ключи терялись, или зуб начинал дико болеть. А порванные некстати колготки или сломанный ноготь – вообще в порядке вещей.
Потому она решила, что у Гришки, наверно, защита стоит. Специальная, колдовская. Она читала: многие публичные люди заказывают себе специальные амулеты. Чтоб никто из завистников не сглазил, порчу не наслал.
Даже поделалась своей теорией с Иннокентием Степановичем. Тот, правда, только посмеялся:
– Да что Гришке делать, что ли, больше нечего? Не смеши. Сама представь: неужели пойдет взрослый, разумный человек в магический салон?
– Но почему ж он всегда словно подпитывается от наших ссор? Даже, мне кажется, специально их затевает. Я взрываюсь, а он счастлив. И потом у него – буквально на следующий день! – успехи-удачи. Неожиданные!
– А ты не поддавайся на провокации, – тонко усмехнулся ее духовник. – Не давай Григорию возможности твою энергетику использовать. И портить.
– Не могу, – пожала плечами она. – Характер такой. Если доведут – вообще себя контролировать не могу.
– А жизнь ведь, по большому счету, справедлива, – задумчиво произнес он. – Вот и возвращается все плохое к тебе самой. Борись с этим, Адель.
– Ладно, я буду стараться, – вздохнула она.
И действительно – иногда стало получаться. Но сегодня Гришка ее просто вывел из себя. Звезда, блин! Король, глава семьи! А все прочие обязаны смиренно охранять его покой и подавать буженину! Но она же не безответная домработница! И не смиренная секретарша.
К тому же – когда гнев выплеснула – вроде самой тоже стало легче.
Отправилась прямиком в спальню, упала в постель и спокойно, без снов, проспала до утра. Хотя боялась, что после неслыханного напряжения в связи с первым в жизни прямым эфиром бессонница ей гарантирована.
Продрала глаза только в десять –
Гришки в супружеской кровати не оказалось. Обычное дело: в обиженного играет, отправился ночевать в кабинет.
Адель заглянула в гостиную. С отвращением взглянула на остатки вчерашней мужниной трапезы. Буженина, колбаса, сыр безнадежно обветрились, и даже отбивные (между прочим, дорогущие, из мраморного мяса!) не соизволил после себя убрать. Коньячная бутылка оказалась почти пустой. Пол-литру в одно лицо уговорить – это сильно. Она передернула плечами: наверняка выползет помятый, похмельный, едкий.
Скрипнула входная дверь – тетя Нина. Уж на что молчунья – и то поинтересовалась с порога:
– Пережила свой прямой эфир?
– Да вроде, – вздохнула Адель.
– Я, кстати, твою передачу смотрела. Понравилось. Интересных людей пригласила. Молодец, – сдержанно улыбнулась домработница.
– Спасибо, – благодарно откликнулась Лопухина.
– Ну а чего грустная? – Домработница окинула ее проницательным взглядом.
– С Гришей вчера поругались, – вздохнула Адель.
От тети Нины скрывать смысла нет: та целыми днями в их квартире торчит, вся семейная жизнь на виду. К тому же, когда муженек проснется, явно последует продолжение банкета (в смысле вчерашней ссоры).
Экономка протопала в гостиную, покосилась на коньячную бутылку, констатировала:
– Вечером полная была.
– Ага, – кивнула Адель. – И я – прошу заметить! – не выпила ни глотка!
– Что ж тогда ему на завтрак подать?.. – перешла к насущным проблемам тетя Нина.
– Рассолу, – буркнула Адель. – А мне, если несложно, гренок пожарь.
И отправилась в душ. Но едва встала под теплые струи, из недр квартиры донесся отчаянный крик.
Гриша лежал на животе, левая рука подогнута, правая судорожно вцепилась в диванное покрывало. И тихо-тихо было в кабинете. На подушке – грязно-бурое пятно. То ли кровь, то ли рвота.
У Адели все внутри оборвалось.
– Что с ним? – выдохнула она.
– Не знаю, – пискнула тетя Нина.
В глазах домработницы плескался откровенный ужас.
Адель решительно оттолкнула женщину и рванулась к дивану.
– Вдруг нельзя его трогать? – ахнула в спину экономка.
Что за бред! Без помощи, что ли, его оставить?! Адель схватила мужа за руку, выкрикнула:
– Гриша!
Облегченно выдохнула: кожа оказалась теплой. Однако на касание супруг не отреагировал: ни вскрика, ни стона. Адель осторожно перевернула его на спину: глаза закрыты, губа закушена. Рука, на которой он лежал, распухла и почернела.
«Что с ним?!!» – вибрировало в голове.
Она обернулась к тете Нине, приказала:
– Вызывайте «Скорую», быстро!
…И уже спустя пятнадцать минут, как была, в халатике, ненакрашенная, непричесанная, мчалась вместе с мужем в чреве медицинского автомобиля. Держала Гришу за руку, тревожно вглядывалась в лицо: под глазами мужа залегли страшные черные тени, губы потрескались.
– Острый панкреатит, – озвучил предварительный диагноз врач.
Адель, когда услышала, отреагировала мгновенно: