В тайге стреляют
Шрифт:
— Теперь идите по двое друг за другом. Берданки надо повесить на плечо прикладом кверху, — вразумлял Назарка. — Мы поедем в стороне. Идите сразу в Совет. Скажите там то же самое, что говорили мне за Хамагаттой: «Мы верим якутскому советскому правительству и никогда не поднимем против него оружие!..» Покурили?.. Ну, двинулись!
Издали проводив бывших повстанцев до Совета и убедившись, что все в порядке, Назарка поехал в Чека, сдал лошадь дежурному и, стуча каблуками по деревянному полу, прошел в кабинет. Чухломина не было. За дни, пока Назарка отсутствовал, здесь ничего
Назарка передвинул кресло к стенке и устроился в нем в полулежачем положении. Ноющие ноги сложил на стул и закрыл глаза. Вообще-то можно было бы пойти домой, но хотелось дождаться Чухломина и сообщить ему приятную весть: в ответ на призыв якутского правительства рассеянные по тайге остатки белогвардейских банд складывают оружие и являются с повинной. Значит, не жестокости и репрессии повлияли на рядовых белобандитов.
— Ты уже здесь, Никифоров! — от порога негромко произнес Чухломин. — С благополучным прибытием!
Задремавший Назарка вздрогнул, вскочил, ногой зацепил и опрокинул стул. Он быстренько поднял его и вытянулся, как положено бойцу Красной Армии.
— Прибыл, товарищ председатель Чека! — отрапортовал Назарка. — Задание выполнил! Отряд встретил. Алас, где стреляли в комсомольца, осмотрел. Чепуха! Ему, однако, показалось. В Совет пришли восемнадцать белобандитов. Я с ними за Хамагаттой толковал, — с улыбкой добавил он. — С одним тут посылал вам записку. Петром того парня зовут — Бетюром по-нашему.
— Был. Передал... Молодец, Никифоров!.. Значит, дело утрясено — пока останешься в Чека, а потом отправим тебя учиться, — сдерживая кашель, говорил Чухломин. — А теперь марш отдыхать! Все — аудиенция окончена!
— Да, — у выхода вспомнил Назарка, — с ребятами занимались, Петр Маркович?
— Занимался, занимался, — ворчливо ответил Чухломин. — Ступай!
Когда Назарка ушел, председатель Чека в глубокой задумчивости долго ходил по кабинету. Руки он заложил за спину и старательно высвистывал колонный марш. Потом остановился у окна и начал смотреть на стрижей, которые черными молниями рассекали воздух.
— Чи-р!.. Чи-р! — пронзительно кричали острокрылые птицы.
— Новая политика губкома партии полностью оправдала себя! — громко повторил он слова Назарки, провожая взглядом стремительных в полете стрижей. — Если бы они в самом деле все пришли к нам с открытой душой — как я был бы счастлив! Но нет, в истории такого не бывало и вряд ли будет. Кто подсчитает, сколько затаилось вокруг нас врагов, сколько недругов желает нам зла? — Он помолчал, раскурил трубку. — Назарка славный, искренний парнишка. Он любит свой народ, верит в него, хочет быть ему полезным — и это замечательно! Оставить после себя такого в замену — значит, ты не зря топтал землю...
— О чем и с кем ты рассуждаешь, товарищ председатель? — со смешинкой в голосе справился вошедший Фролов.
Чухломин обернулся, шагнул навстречу командиру. Пожимая ему руку, ответил:
—
— Не говори, комиссар. В бане парились до умопомрачения, а после сутки без передыху спали. Теперь махрой чадят не начадятся.
— Добре! — Чухломин мундштуком провел по усам. — Пусть отдыхают, набираются сил. Подскажу комсомолии, чтобы в нардоме для красноармейцев интересное что-нибудь сварганили. Ну, теперь о серьезном! — Он сел за стол, кивком показал Фролову на стул. — Честно признаюсь, позавчера и вчера не стал тебе докучать: вид у тебя был — краше в гроб кладут!.. Значит, цыпуновскую банду рассеяли?
— Рассеяли, — уныло подтвердил Фролов. — К сожалению, не больше. Сдается мне, есть у них определенное место явки. Натурально — засекреченное. Несколько раз мы настигали их. Прижмем — рассыплются по тайге, словно птахи от сокола. Немного погодя глядь — они опять в одном кулаке, опять пакостят! Только часть отряда сумели уничтожить и в плен захватить. Сейчас у Цыпунова, пожалуй, самый отбор остался — матерые! Зато помощничка цыпуновского выудили! Представляешь, обложили его и кое-как взяли. До последнего патрона стоял! Гранату для себя, похоже, берег. Сзади один боец подкрался к нему и оглушил... Эх, если бы точно выведать место сбора!
За месяцы скитаний по тайге, походных невзгод и тягот Фролов заметно постарел, сутулил плечи. Обожженное ветрами, морозами и зноем лицо, казалось, никогда уже не изменит своего коричневого цвета. Морщины углубились и проступали резче. Они были будто застарелые рубцы на боевых железных доспехах. Голос звучал глуше.
— Хорошо, хоть цыпуновского сподвижника поймали, — заметил Чухломин.
Он встал и ходил из угла в угол. Трубка его раскачивалась в тонких сухих пальцах.
— Помнится, фамилия его Станов. Так, что ли? Поручик?— после продолжительного раздумья спросил Чухломин.
— Похоже, он самый... Я не допрашивал, — стесняясь чего-то, сказал Фролов. — Не по мне эта хитро-мудрость!
— Дежурный! — крикнул Чухломин. — Приведите Станова!.. Усилить наблюдение!.. Кто-кто, а он знает место явки!
— Вряд ли скажет, — вздохнул Фролов. — Отчаянный!
— Заставим!
Рассыпая табак, председатель так натрамбовал трубку, что извел с десяток спичек, а раскурить не смог. Тогда он достал из бокового ящика стола медную проволочку, обтер ее бумажкой и принялся прочищать чубук. Фролов взирал на действия Чухломина, и губы его чуть подергивало, словно он хотел что-то подсказать председателю и не решался. В коридоре послышались шаркающие размеренные шаги.
— Идет, соколик! — усмехнувшись, обронил Фролов,
Чухломин одернул гимнастерку, поставил перед столом стул. Сам сел на подоконнике, упершись в пол одной ногой. Фролов передвинулся поближе к печке. Вошел Станов. Не тая своей враждебности, оглядел красных командиров и провел кончиком языка по губам, словно пробовал что-то на вкус. Скривившись в натянутой улыбке и чересчур растягивая слова, он произнес:
— Приветствую вас, господа!
— Здесь господ нет! — осадил его Чухломин.