В тайге стреляют
Шрифт:
— Ну как? — нетерпеливо встретил Назарку Тепляков и с отцовской нежностью привлек паренька к себе. — Пережили мы тут за тебя...
— Есть! — скупо произнес Назарка и запустил руку под набухшую влагой, коробом растопорщившуюся шинель. Полы ее заледенели и с хрустом ломались в изгибах.
— Потом! Потом! — остановил его Тепляков и подтолкнул в спину. — Тикай дальше прежним порядком!.. А шапка где?
Тут только Назарка вспомнил, что треух он скинул, когда выцеливал подползающего врага, да так и забыл про него. Взопревшие волосы смерзлись и колючими прядками торчали в стороны.
— Отходим! — подал по цепи приказ
Бойцы поползли назад. Никто уже не вскакивал и не бежал вперегонки, как было при наступлении. Фролов последним покинул свою обтаявшую лунку. Красноармейцы вернулись на исходные позиции, и стрельба с обеих сторон враз, точно по заранее условленному сигналу, оборвалась. От внезапно навалившейся тишины всем стало неприятно и тревожно.
В балбахах затаилась очередная смена караульных. Остальные бойцы вприпрыжку припустили к юрте. За заплотами и пустыми амбарами можно было ходить и бегать во весь рост. Кеша-Кешич с наслаждением, покрякивая, разминал свое длинное нескладное тело.
Когда Фролов, Тепляков и Назарка вошли в помещение, в камельке уже вовсю ярилось рыжее пламя, беспрерывно взмахивая раскосмаченной искристой гривой. У очага тесно сгрудились красноармейцы, совали в огонь закоченевшие руки. От влажной одежды повалил пар. Наиболее нетерпеливые негнущимися пальцами крутили большие корявые цигарки. Все были возбуждены, громко переговаривались и смеялись.
— Что взял, Назарка? — нетерпеливо осведомился Фролов, когда тот разулся и уселся у камелька, спрятав под себя сизые ступни.
Назарка молча протянул командиру принесенное — сумку, бумажник и пакет с раскрошившимся сургучом. Фролов перебрался к столу, попросил красноармейцев, чтобы потеснились, не заслоняли свет.
Порывшись, взводный достал из сумки новенькие шелковые носки, несколько батистовых носовых платков, завернутых в плотную лощеную бумагу и обвязанных узорной розовой каемкой. Они были сложены треугольничками, каждый в отдельности. В уголке, в обрамлении зеленых листьев были вышиты красные розы и под ними непонятные значки. Хозяин, видимо, свято хранил эти платочки. Они были словно только что из-под утюга. В юрте вдруг повеяло чем-то удивительно приятным, что хотелось попробовать на язык. Назарка, не зная, что это за запах, вопросительно поднял глаза на дядю Гошу.
— Дорогие духи, высший сорт! — заметил Тепляков и шевельнул ноздрями. — Буржуйская привычка духами все обрызгивать!
— «Победи, любимый! — внятно прочел Фролов и шмыгнул носом. — Твоя Элеонора».
Бойцы угрюмо молчали.
— Победил! — мрачно подытожил Кеша-Кешич и шумно вздохнул.
Раскурив наспех скрученную самовертку от чьего-то услужливо протянутого окурка, Фролов взял пакет. Заклещив папиросу зубами так, что кончик ее задрался кверху, и щуря глаз от едкого дыма, он надорвал конверт, проверил его на свет. Помедлил и неторопливо развернул вчетверо сложенный лист. Начал читать про себя, пошевеливая растрескавшимися губами. Присмиревшие красноармейцы с любопытством вытягивали шеи, сгибались к командиру, обдавая его затылок теплом своего дыхания. Каждому хотелось разобрать хоть строчку из чужого послания. Почерк был мелкий, ровный, с наклоном вправо.
— Ага! — не то удивленно, не то испуганно воскликнул Фролов и вскочил, будто подкинутый невидимой пружиной.
Красноармейцы настороженно уставились на командира и безостановочно
— Отделенный и Назарка, идемте! — распорядился взводный, натягивая волглый полушубок. — Я скоро вернусь! Всем разом не дрыхать! Слушайте дозорных. Старшина Кеша-Кешич за главного!
Пригнувшись, Фролов ринулся в дверь. Уже за порогом натянул на голову папаху, лихо заломив ее набекрень, В сырой шинели и мокрых валенках было знобко, неуютно. Назарка ежился, передергивал плечами и сердито бурчал. Ему хотелось спать. Над глазами покалывало. Чуть приотстав, он и Тепляков молча следовали за взводным.
Ночь уже надломилась. Облака уплыли, и на востоке точно приподняли черный необъятный купол неба: у горизонта прорисовалась узкая сероватая стежка. Исподволь она ширилась, светлела, оттесняя звезды к зениту. Потом над лесом проступили более яркие краски. Рельефно обозначились неподвижные вершины деревьев. Над домом-казармой стал виден жестяной петух-флюгер.
— Куда? — поравнявшись с Тепляковым, шепотом осведомился Назарка.
— До комиссара! — шепотом же ответил дядя Гоша.
— Удачно! Удачно! — проговорил Фролов. Он замедлил шаг, дожидаясь спутников, и дружески опустил руку на плечо Назарки. — Удалась хитрость! Не напрасно столько ночей караулили. Твой Цыпунов не брехун!.. А ты, Назарка, настоящий боец! Будь моя власть — именным золотым оружием наградил бы тебя!
— Что такое? — Назарка ничего не понял из фроловского словоизлияния и вопрошающе повернулся к Теплякову.
— Т а к это он — шутит! Хвалит, что ты молодчина, не побоялся к убитому ползти. Документы-то у него, видать, важные объявились!
«Однако от Байбала шел этот русский, — переворошив в памяти недавнее, подумал Назарка. — Байбал же сказал тогда, что важного гостя к юркому человечку пришлет. Только почему обязательно русского? А может, совсем другой?..»
Свернули на следующую улицу, которая кончалась у крутого приречного обрыва. Через минуту оказались у штаба — высокой избы, срубленной из толстых лиственничных бревен. К парадному входу вело широкое крыльцо из массивных плах с выбитыми посередине щербинами. Совсем недавно здесь помещалась инородческая управа и приезжие из наслегов якуты поясно кланялись «начальникам». А сейчас ветерок слабо колыхал красное полотнище, особенно яркое в лучах занимающегося утра.
Фролов сильно постучал, и немного погодя заспанный дневальный открыл дверь. Он загородил своим грузным телом вход и попросил:
— Может, повремените малость, товарищи? Сей минут лег. Поди, и не разоспался. Прошлую ночь тоже на ногах...
— Недосуг ждать!
Фролов плечом отстранил дежурного и застучал подмерзшими валенками по коридору. Тепляков и Назарка следовали за своим командиром.
Чухломин квартировал тут же, на кухне, в тесном темном закутке. За дощатой, не до потолка, перегородкой стояли расхлябанный топчан, скамья и малюсенький столик на трех перекрещивающихся ножках. На окне лежали тщательно вымытая тарелка, оловянная ложка и кружка. Перевернутый кверху дном чайник и кастрюлька приютились на шестке.