В тебе моя жизнь...
Шрифт:
— Я здесь, милая, — обратился мысленно Сергей к ней. — Я рядом, я всегда буду рядом с тобой.
А потом вдруг его захлестнула волна отчаянья, внутри душа стала просто криком кричать: «За что? Почему?» Он опустил лицо в ладони, запуская с силой пальцы в волосы, дергая себя за пряди, едва сдерживая стон, который так и рвался изнутри.
Почему, Господи? Почему? Если это из-за его любви к ней, преступающей христианские каноны, то он готов дать клятву, что никогда более не взглянет на нее не так, как следует смотреть на чужую супругу. Он никогда не покажет более своих чувств, заставит свое сердце навсегда
— … когда время придет, — донесся до Сергея сквозь его грустные мысли голос Арсеньева, что-то толкующего ему. Это прозвучало настолько знакомо, словно эти слова должны иметь для Загорского какой-то особый смысл, но пока он никак не мог уловить какой именно. А затем вдруг понял, вспомнил, откуда и от кого пришли к нему эти слова.
— Именно! — прошептал Сергей и одним резким движением поднялся с кресла, подбежал к дверям салона, но вдруг вернулся обратно, к Арсеньеву, схватил его за плечи. — Будь здесь, прошу тебя! Будь здесь через полтора суток, через двое! Иначе не сойдется… И молись. Молись вместе со мной, чтобы она дожила, слышишь!
И оставив заинтригованного Павла одного в салоне, бросился вон в переднюю, громко стуча каблуками сапог по полу, где быстро натянул шинель, забыв про головной убор, и выбежал вон из дома.
Арсеньев остался верен своему слову и покидал дом Ворониных лишь для того, чтобы переночевать и привести себя в порядок. Он не нашел в себе смелости написать жене, что ее подруга умирает, не желая, чтобы та тут же примчалась в Петербург проститься с ней. Павел опасался за здоровье Жюли, ведь та сама только отходила после недавних родов.
К его большому сожалению, Марине лучше не становилось. Усталый доктор Арендт пытался спасти ей жизнь и остановить кровотечение, с которым из Марининого тела постепенно утекала жизнь, и на несколько часов ему это удавалось. Но потом вдруг оно открывалось снова, и лед не мог способствовать тому, чтобы оно прекратилось.
— Я бессилен, — вечером первого дня после отъезда Загорского признался доктор. — Вы вольны показать вашу супругу, граф, другому эскулапу, но, доверьтесь моему опыту, призовите священника. Нам остается только подготовить графиню. Надежды более нет. О Боже, какая жестокость этого мира, когда уходят из жизни молодые и красивые!
— Она… она не будет мучиться? — нерешительно спросил Анатоль у доктора, и тот покачал головой в ответ.
— Нет, не будет. Она постепенно совсем ослабеет, а после заснет и не проснется более.
Анатоль распорядился позвать иерея из ближайшей церкви, чтобы тот соборовал его жену перед тем страшным часом, в ожидании которого весь дом замер в жуткой тишине. До того в дом на Фонтанке прибыли супруги Дегарнэ, которые привезли с собой среднюю сестру Марины, Софи. Анна Степановна же не покидала дом Ворониных и нынче была тут, сидя у постели Марины, смачивая ей губы льдом, когда они пересыхали.
Под утро второго дня Марина пришла в себя, и к ней по знаку доктора потянулись вереницей родственники. Сначала мать Марины, рыдающая и кающаяся в вольных и невольных обидах, что нанесла ей, затем сестры, которых та благословила слабой рукой, потом Катиш, под конец упавшая на пол в истерике, такой сильной, что ее еле увели из спальни
После привели Леночку, вид которой вызвал у Марины слабую истерику. Она прижимала из остатка сил к себе дочь, ничего не понимающую, но расстроенную до слез тем, что все были такие грустные, а пожилая женщина в темно-сером платье (grand-mere, как велел называть ее папа) назвала ее «Pauvre enfant orphelin! [474] ».
474
Бедная сиротка! (фр.)
Только сейчас Марина поняла, что оставляет Леночку совсем одну, с неродным для нее человеком, хоть и названным отцом. Кто знает, не отвернется ли от нее его любовь, когда он приведет в дом другую женщину, когда у него появятся свои, родные дети? Ей очень хотелось думать, что Анатоль будет так же сильно любить ее дочь и далее.
Она вдыхала детский запах и вспоминала другого ребенка, которого она так ждала, но который ушел из этого мира прежде нее. Марине не открыли правды, но каким-то шестым чувством она знала, что этот ребенок недолго прожил, покинув ее чрево. Иначе ей бы уже давно показали его, а не отводили глаза в сторону, едва она спрашивала о нем. Бедное дитя, потерпи еще немного, и твоя мать сможет обнять тебя, прижать тебя к сердцу!
Потом к ней пришел Анатоль, чтобы провести с ней остаток времени, что был отведен ей ныне. Она не позволила ему говорить о своей утрате, о том, как он не видит смысла жить более без нее. Ей нужно было от него совсем иное — его прощение за то, что не смогла подарить ему долгожданного наследника, что не смогла дать той любви, что он заслуживал. Ведь каждый человек в этом мире имеет право любить и быть любимым, а Марина всегда боялась, что пойдя на поводу у своего страха перед всеобщим презрением и собственным позорным падением, лишила Анатоля возможности испытать то самое взаимное чувство, которое когда-то заставило Марину забыть обо всем на свете.
И именно это чувство толкнуло ее на следующий шаг. Марина слабым шепотом попросила Анатоля принести ей хотя бы ветку чубушника, когда все слова были уже сказаны меж ними. А едва тот, спустя пару часов, выполнил ее просьбу, прижала цветы к своей груди узкой ладонью, белой, с явно выпирающими венами, и тихонько заплакала, вдыхая дивный сладкий аромат, дурманящий ей голову. Марина закрыла глаза и представила себя в цветущем саду, среди деревьев и кустов чубушника. Она стояла в легком кисейном платье, юбки которого развевал легкий ветерок, а ласковое солнышко отражалось ярким блеском в светлых волосах мужчины, что смотрел с нежностью в ее глаза сейчас. Как же Марина любила запускать пальцы в эти мягкие пряди!
— Когда-то ты сказал, что в той, другой жизни мы будем вместе, — прошептала Марина беззвучно, едва шевельнув губами. — Я ухожу. Я буду ждать тебя там. Буду ждать твоего прихода… И тогда мы будем вместе. Всегда.
Его серые глаза в ответ наполнились лаской, а губы раздвинулись в легкой улыбке. Она ясно видела, что он молчит, но почему-то слышала откуда-то со стороны его голос, громкий, резкий. А потом вдруг до нее донесся голос Анатоля, и снова заговорил Сергей, перебивая его, уже ближе, совсем различимо.