В тени алтарей
Шрифт:
Это была комната изнеженной барыни: здесь пахло духами и дорогими сигаретами, были пушистые ковры, мягкая мебель, зеркала, гардины и множество предметов, назначения которых ксендз даже не знал. Хозяйка усадила его в мягкое кресло, сама села напротив и взяла с соседней полки книгу.
— Вы любите стихи? Да? Вот и чудесно. А Тетмайер вам нравится?
Тетмайера Васарис знал только по имени и со стыдом признался в этом.
— Ничего удивительного, — стала оправдывать его баронесса. — Его поэзия не для семинаристов. Тем не менее, согласитесь, что это прекрасно.
Откинувшись на спинку
Она читала этот гимн любви, гимн женской красоте, — такой смутный и такой выразительный в то же время, что ксендзу неловко стало слушать дальнейшие, все более смелые сравнения и параллели. К тому же он чувствовал себя среди этой роскоши словно в ловушке. Он стеснялся не только баронессы и ее чтения, не только самого себя, но и этой комнаты и пышной обстановки. Баронесса скоро заметила его смущение и, кончив читать, улыбнулась.
— Вижу, что вы впервые попали в комнату женщины. Пожалуйста, чувствуйте себя, как дома. Пастырь душ не должен стесняться никакой обстановки.
Он почувствовал в ее словах насмешку. Он увидел, что баронесса считает его дурным «пастырем душ», и решил объясниться. Он не хотел мириться с тем, что эта женщина считает его недоросшим до серьезной пастырской деятельности или легкомысленным человеком, сразу поддавшимся чарам красавицы. К нему вернулась первоначальная смелость, и он сказал, глядя прямо в лицо баронессе:
— Вы вправе, сударыня, называть меня неудачным пастырем душ, — быть может, вы не ошибаетесь. Иначе бы я не сидел здесь и не слушал любовных стихов. Поэтому мне хочется оправдаться перед вами.
— Но я вас ни в чем не упрекаю, ксендз, — удивилась баронесса. — Вы еще так молоды, что было бы несправедливым требовать от вас пастырской квалификации. Пожалуйста, не принимайте всерьез моих слов. Я люблю шутить.
Однако самолюбие молодого ксендза было задето. Да и не одно самолюбие, но и совесть. Он был не только скромен, но и горд. Ему хотелось, чтобы баронесса составила о нем правильное представление. А может быть, он надеялся услышать от нее слова, которые бы успокоили его и оправдали в собственных глазах.
— Нет, сударыня, моя внутренняя жизнь идет не совсем гладко. Меня очень тревожит начало моего пастырского пути. Я недавно познакомился с вами, но чувствую к вам большое доверие. Я хочу, чтобы вы поняли, почему и как я стал ксендзом.
Баронесса поудобнее расположилась в кресле, закурила, а Васарис начал рассказывать, почему он поступил в семинарию, как начал писать стихи и какие испытал сомнения по поводу своего жизненного призвания.
Вспоминая
Баронесса слушала внимательно, кое-когда прерывая его замечаниями или вопросами. Затем, стараясь повернуть разговор на более легкие темы, весело сказала:
— Я-то собиралась идти к вам с исповедью, и вдруг мы обменялись ролями. Ну, cher ami, я ведь не очень строгий исповедник. Вот закурите папиросу и ответьте мне на один вопрос. Вообразите себе, что вы состоятельный человек, не знающий материальных затруднений, и можете ехать, куда хотите, делать, что вам заблагорассудится, — решились бы вы тогда отречься от сана или нет?
— Нет, сударыня! Никогда, никогда! — воскликнул Васарис и от волнения даже вскочил с кресла.
Баронесса покачала головой.
— Хорошо, запомним это. Грехи ваши велики, но я даю вам отпущение вместе с одним советом: если хотите выполнить то, что сейчас сказали, то идите и живите веселее. Руководствуйтесь законом погони за наслаждениями. Иначе не выполните.
— Вы, госпожа баронесса, позволяете себе вышучивать все на свете, — печально сказал Васарис.
— Это самая лучшая черта в моем характере. Но сейчас я говорила серьезно.
Было уже время обеда. Васарис взял связку книг, даже не взглянув на нее, и простился с баронессой.
— Я очень довольна нынешним утром, — сказала она, провожая гостя. — Приходите почаще. Надеюсь, теперь вы поняли, что исповедь может доставить своеобразное удовольствие. То, что вы рассказали мне, можно было рассказать и на исповеди. От своего духовника вы, конечно, услыхали бы иные поучения, но я убеждена, что в моих больше смысла. Прошу не забывать этого. Так до свидания.
Васарис вышел, понурившись. Последние слова баронессы опять встревожили его совесть. Он сознавал, что был с баронессой более откровенным, чем с духовником. Какая сила сковывает его язык во время исповеди? Что мешает ему открыть сердце, почему он ограничивается лишь формальным перечислением своих грехов? Почему исповедальня расхолаживает, отталкивает его? Нет, он чувствует, что оттуда не дождется помощи.
А баронесса немного спустя рассказывала Соколиной:
— Знаешь, милочка, у меня был гость. Наконец-то пришел этот молодой попик. Я тебе уже говорила, что собираюсь немного позабавиться с ним. Нет ничего любопытнее, как наблюдать стыдливого ксендза в обществе женщины, которая может ввести его в искушение. Если бы ты видела, как он краснел, когда у меня чуть-чуть распахивался пеньюар.
— Ах, ты просто неисправима, душенька, — рассердилась госпожа Соколина.
— Наоборот, ch`ere amia, я уже исправилась. Я узнала, что у этого попика большие запросы, сложная душа и что он способен к самоанализу. У него натура поэта, художника, а ему пришлось надеть сутану. Нет, серьезно, я должна им заняться.