В тени луны. Том 2
Шрифт:
— Этого я делать не буду! — сверкнул глазами комиссар, его бледное лицо побагровело. — Что будет, если они разоружатся? Ну — мы останемся совершенно без защиты! Разоружите сипаев, и мы окажемся на милости горстки черни, и каждый крестьянин вооружится ружьем или бамбуковой палкой!
— Не их мы должны бояться! — сказал Алекс и вышел из дома, сразу оказавшись в пекле полуденного солнца. Того самого солнца, палящие лучи которого заливали двор дворца Короля Дели, где в тени дерева стоял большой бак.
Туда, во двор, словно овец, согнали человек пятьдесят ошеломленных, охваченных ужасом людей, среди которых было несколько женщин и детей. Это были последние оставшиеся в живых европейцы и христиане из Дели, которых вытащили из мрака тюрьмы, где
Наконец-то в Дели больше не было иностранцев! Теперь все, начиная от старого Короля, нерешительного и трусливого, и кончая малыми детьми, вступили на новый путь. Назад дороги не было. Из-за массового убийства женщин и детей, чьи изуродованные тела валялись во дворе и чья кровь, впитавшаяся в молчаливые камни и запекшаяся под лучами безжалостного солнца, заклеймила их и обрекла на этот путь. Назад дороги не было. Жребий был брошен.
Весь этот день, пока тени от дерева и бака скользили по камням и мертвым, любопытная, гудящая толпа заполняла двор. К вечеру несколько уборщиков, людей низшей касты, пришли, чтобы убрать во дворе. Они собирали и складывали окаменевшие трупы в повозки и отвозили их на берег тихой Джамны, где по одному сбрасывали в реку. На съедение крокодилам и гигантским черепахам, шакалам и хищным птицам; тела, уносимые медленным течением, застревали в песчаных грядах, в рыбачьих сетях, в водоворотах у крепостных стен.
Алекс шел домой под обжигающими лучами солнца и думал о городе и об округе в целом. О сипаях нечего было думать, но поскольку они все оставались спокойными, он что-то еще мог сделать для охваченных страхом людей, находящихся во власти противоречивых слухов. Он должен был действовать на свой страх и риск. «Мне надо заручиться его согласием, иначе мне ничего не дадут сделать», — думал Алекс. Он вернулся домой, чтобы все обдумать.
— Нияз, есть ли среди пехотинцев люди, которые поддерживают англичан?
— Нет, я ни за кого и ломаного гроша не дам, — резко ответил Нияз. — Самые лояльные — это сикхи. Они не любят нас, мусульман и не очень любят индуистов. Они сражаются сами за себя.
— А мусульмане?
— Мы сражаемся за веру. За исключением таких ренегатов, как я, — усмехнулся Нияз.
— Дай мне имена десятка сикхов из пехоты. Наиболее верных, — сказал Алекс и вернулся в резиденцию.
Ему не составило труда помочь комиссару дойти до состояния опьянения, в котором он мог подписать любую бумагу, не читая — и он подписал многое. И на следующий день в сопровождении нескольких верховых (в Лунджоре не было кавалерии, но в поселении было много лошадей), он проскакал тридцать миль, чтобы арестовать влиятельного и богатого землевладельца, чья предательская деятельность интересовала его какое-то время в прошлом. Хабиб Улла Хан был застигнут врасплох, и в результате обыска в его доме было обнаружено большое количество оружия и документов. У него было сорок вооруженных слуг, и Алекс дал им пять минут для того, чтобы они сдали оружие. Соотношение было три к одному, а вернее десять к одному, если учесть, что у каждого была масса родственников, слуг и крестьян, но, видя Алекса, сидящего на лошади в мрачной тишине, с часами в руке считавшего минуты, им оказалось вполне достаточно — они сдали все оружие. Оружия было так много, что увезти его не представлялось возможным. После того, как повозка была уже нагружена, Алекс, наблюдавший, как растет гора шпал, сабель, мушкетов, найденных в доме и захваченных в результате тщательного обыска в деревне, приказал принести дров и сухой травы, положить их на собранное оружие, облить горючим и поджечь. Весело потрескивающий огонь и взрывающиеся патроны создавали зрелище,
Алекс подождал, пока не осталось ничего, кроме груды раскаленного металла, и быстро поскакал обратно, оставив позади своих сопровождающих. Документальные доказательства, обнаруженные в доме Хабиба Уллы Хана, а также признания, сделанные им в тюрьме, были достаточно убедительными даже для комиссара с его мозгами, пропитанными бренди.
— Вся смута в городе исходит от муллы Амануллы из мечети Моти Масджид и Абдул Маджидхана, племянника землевладельца. Если мы сможем поймать этих двоих, то в городе останутся только мелкие возмутители спокойствия, — сказал Алекс. — Однако, если мы попытаемся арестовать их открыто, то в результате получим хороший мятеж, и я не думаю, что… — Он резко оборвал свою речь, затем продолжал: — Думаю, что просить сипаев участвовать в уличных столкновениях, было бы для них слишком большим испытанием верности. Но если вы созовете совещание, на которое пригласите всех влиятельных людей города, включая богатых купцов, то можно кое-чего добиться. Это единственная надежда.
Потребовались час времени и бутылка бренди для того, чтобы убедить комиссара; но труднее убедить военных в том, что риск оправдан. Сражение было выиграно полковником Маулсеном, а точнее его неприязнью к Алексу, из-за того, что Алекс мог предположить, будто полковник Маулсен не доверяет своему полку.
Совещание проводилось в большом шатре, натянутом во дворе резиденции; произносились речи и звучали заверения в верности: довольно искренние в момент их произнесения, думал Алекс, не забывая о том, что десятиминутная беседа с агитатором могла раскачать маятник в совершенно другую сторону. Мнения высказывались и выслушивались с взаимным уважением. Гости разошлись, когда солнце уже садилось. Все ушли, за исключением двоих. Мулла Аманулла и Абдул Маджид Хан, богатый племянник землевладельца, несколько замешкались, а когда собрались уходить, их задержали.
В ту ночь в городе чувствовалось напряжение. Мировой судья, вложивший свою лепту в распространение недовольства, оказался арестованным, и на следующее утро была выпущена прокламация, призывающая всех жителей города сложить оружие в течение двадцати четырех часов, вслед за ней — другая, о введении комендантского часа. Затем появились четыре тяжелых орудия, которые были ясно видны и направлены на Ролихандские ворота и на главную дорогу в город.
Лишенный своих руководителей, город капитулировал; оружие было отобрано, но не уничтожено.
— Ради Бога, — умолял Алекс, — сожгите его. Взорвите! Здесь его достаточно, чтобы вооружить армию. Теперь, когда оно у нас, не оставляйте возможности, чтобы оно попало снова в их руки!
— Нет более безопасного места, чем военная полиция, — резко оборвал его полковник Маулсен.
Алекс удержался от резкого ответа и замолчал. По крайней мере, на данный момент опасность отвели. Деревни и город успокоились — как только успокоились сипаи.
— Тридцать первого мая… Еще десять дней. Если бы только они разоружили бы их сейчас!
На его послание в Сутрагундж, которое должно было быть передано телеграфом генерал-губернатору в Калькутте, ответа не было, и он не знал, что оно так и не дошло до лорда Каннинга и собирало пыль в ящике стола, пока младший офицер, получивший его, занимался планами эвакуации своей семьи на первом же корабле, отплывавшем в Европу.
В эти дни в Калькутте царила паника: телеграммы, донесения, сообщения приносили известия о катастрофе. Дели выскользнул из рук англичан в течение часа; Мирут с одним из самых сильных английских гарнизонов в Индии, озадаченный и беспомощный, и, очевидно, неспособный на большее, чем защищаться от опасности, которая там и возникла и распространялась, как местный пожар, на половине территории Индии. В эти дни Каннинга засыпали просьбами, умоляя о войсках — об английских войсках. «Мы не можем держаться без войск! Пришлите нам помощь! Сипаи восстали! Пришлите нам войска!»