В тени охотника 1. Перекрестье дорог
Шрифт:
– Всего на полчасика, – вздохнула я, отводя взгляд и стараясь выглядеть виноватой, но провести летницу было куда как сложнее, чем наставников Одинокой Башни. По крайней мере, по поджавшимся губам стало понятно, что в этот раз с ши-дани лучше не спорить. Никак.
– Лугнасад скоро, – неожиданно тихо прошелестела Айви, дотрагиваясь кончиками пальцев до моего подбородка, наклоняясь и заглядывая мне в глаза. В ее чуть вытянутых, как у козы, зрачках плескалось легкое беспокойство, пальцы казались непривычно прохладными, будто после долгого купания. – Будь осторожна, дневная ведьма. В такую ночь многое может случиться. Не снимай свои бусы.
– Не сниму, – негромко пообещала я, глядя в странные, ярко-зеленые с желтой каемкой по краю радужки, глаза.
– Приду, – неприятно-холодные пальцы соскальзывают с моего подбородка и ши-дани выпрямляется, расправляя плечи и оказываясь выше меня едва ли не на голову. Я с трудом удержалась, чтобы не опустить взгляд и не убедится, что из-под зеленого подола с выцветшей, обтрепанной золотой вышивкой, и в самом деле выглядывают изящные оленьи копытца и ножки, покрытые мягкой золотистой шерстью. Не любит летница, когда замечают это ее «отличие», особенно когда она всеми силами старается его скрыть понадежней.
Я почему-то замечаю слишком часто.
– Идем, Арайя, – негромко произнесла летница, кладя ладонь мне на плечо и мягко уводя с цветущего луга.
Упругие, колкие травы легонько щекочут лодыжки, сминаются под босыми пятками, цепляются за ноги, совсем как живые, прохладные пальцы. Я не удержалась, сорвала мелкую, на диво душистую лекарственную ромашку и сунула пахучий цветочек на тонюсеньком длинном стебелечке в кудрявую гриву. Ох, и мороки мне с волосами – густые, чуть намокнут, так свиваются в такие буйные кудри, что ни один гребень не возьмет. Одно спасение – длина. Чем длиннее отрастают, тем меньше завиваются, можно и в косу собрать, хорошую такую, плотную. В девичье запястье толщиной. Тяжесть, конечно, та еще, зато если распустить, да еще и венок на голову надеть – на зависть сельским девицам будет. Цвет у них хороший – каштановый с золотинкой, хотя у сестры моей получше был, пшеничный, солнечный, а сами волосы чисто шелковые, так и струились меж зубьями гребешка…
Я споткнулась, заморгала, ощутив гулкую, неприятную пустоту под сердцем.
Нет у меня сестры. Давно уже нет, девятый год скоро, как ее не стало. Не похожи мы с ней были – она стройная, ладная, будто веточка, пальцы тоненькие, волосы золотые, как лучик, улыбка теплая и россыпь веснушек на изящном курносом носике. И я – в ту пору неуклюжая, крепко сбитая девчонка с кучеряшками, кое-как собранными в неряшливую косичку, перехваченную кожаным ремешком. Одно у нас на двоих было – глаза, синющие, как морская вода далеко-далеко от берега. А еще общий домик в рыбацком поселке на берегу огромного моря. И матушка – веселая, тоже синеглазая, рано состарившаяся женщина. Отца у нас не было – сестра вроде бы еще помнила его, а я уже не застала. Погиб он в море во время шторма, когда матушка на сносях была, на последнем месяце. И хоть родилась я безотцовщиной, несчастной и обиженной жизнью себя не чувствовала. Да и как тут чувствовать, если Ализа всегда старалась порадовать – то сказку про птичку и волосок на ходу сочинит, то поможет из старой, негодной рубашки и веревочек куклу смастерить, а то возьмет с собой на ночную ловлю крабов. Да и матушка, хоть и пропадала с утра до поздней ночи в маленькой таверне недалеко от рынка, где работала кухаркой, была доброй и ласковой, находя силы и на теплое слово, и на интересную историю каждый воскресный день.
Впрочем, это уже сейчас, оборачиваясь назад и вспоминая детство, я думаю, что это были наиболее безмятежные и счастливые годы моей жизни. Тогда я, конечно, считала иначе. Я успела наслушаться рассказов моряков, которые изредка приплывали на больших красивых лодках под белыми парусами, задерживались у пристани, чтобы пополнить запасы воды и пищи. Успела узнать, что существует другая жизнь, в которой есть место не только изнурительному труду, бескрайнему синему
Тогда я еще пребывала в блаженном неведении о том, какими на самом деле бывают чудовища. Но холодной, ветреной осенней ночью, когда море ревело, как смертельно раненый великан, с грохотом обрушивая волны на высокий скалистый берег, укрывавший нашу деревню от непогоды, я поняла, что самые настоящие чудовища скрываются не в пронзительно-синей толще соленых вод.
Они прячутся в густых тенях, в темноте…
– Ты совсем меня не слушаешь, – летница мягко положила мне на плечо не по-женски твердую, крепкую ладонь, тонкие пальцы легонько сжались. – Что крутится у тебя в голове с начала этой весны? Днем ты заряжаешь силой безделушки, ночью пробираешься в библиотеку и сидишь там куда дольше положенного. Ты копишь свою магию, прячешь ее на груди, как младенца, и очень неохотно ей делишься, даже когда обязана это сделать.
Ши-дани остановилась, развернула меня лицом к себе и наклонилась, так, что ее глаза оказываются напротив моих. Лиственная зелень радужек неожиданно приходит в движение, в глазах летницы будто бы колышется травяное море, лучики солнца поблескивают на гладкой поверхности молодой листвы, тонут в темной еловой хвое и окончательно пропадают в бездонной глубине чуть вытянутых зрачков.
Что ты задумало, человеческое дитя?
Красивые губы Айви не дрогнули, но я все равно услышала этот мысленный вопрос – удивительно чистый, ясный, без привычных «шумов» и «помех», которые сопровождали мысленную речь наставников из Одинокой Башни. Услышала – и почувствовала, как ши-дани плавно, неторопливо вытягивает из омута моего сознания правдивый ответ. Как сонную, крупную рыбу, которую стоит только разбудить несвоевременной подсечкой, как она задергается, забьется, непременно оборвет леску и уйдет на глубину, пусть даже с крючком, глубоко засевшим во рту.
Это я и делаю, поднимая с глубины души не ответ на заданный вопрос – а черный, липкий, тошнотворный ужас, сковывающий все тело параличом, не дающий не только крикнуть, позвать на помощь, но и даже просто вздохнуть.
Летница невольно отшатывается, красивые губы искривляются в гримасе неприятия и отвращения, в зеленых глазах мелькает растерянность. Она выпрямляется, склоняет голову набок, отчего длинные золотые волосы соскальзывают с плеча и закрывают безвольно повисшую руку густым плащом.
– Тебя коснулись Сумерки, но метки своей не оставили. Повезло тебе, человечка… – Айви глубоко вздохнула, передернула плечами, будто бы стряхивая невидимый груз, и коротко кивнула, слегка улыбаясь, как ни в чем не бывало. – Идем, Арайя. Нас ждет пшеничное поле к востоку от городских стен.
И я пошла за ней, ступая по маленьким следам, оставляемым узкими раздвоенными копытцами ши-дани, ощущая, как меня трясет в ледяном ознобе, несмотря на летнюю жару.
Сумерки…
Запретное место, изнанка тени.
Место, где рождаются чудовища, равных которым нет в мире под солнцем.
В густой тени раскидистого орешника мне почудился чей-то тонкий хохоток. Я невольно втянула голову в плечи, но не оглянулась, а заторопилась за размеренно идущей вдоль луговины летней девой.
Одно из правил, когда сталкиваешься со своими страхами – не оглядывайся…
***
Когда-то давно бородатый менестрель, зашедший на поздний огонек в таверну «Две рыбы», где трудилась моя матушка, сказал мне, что дорога начинается с первого шага того, кто решится по ней пойти, а история – там, где начинает ее рассказчик.