В тени прохладных тисов
Шрифт:
Папа стоял у стола и, вдруг, почему-то забыв, что он хитрый лис, начал бить чечетку, пока с ног не слетели тапки.
– Че гузки прижали? А, девки?
– Я щекотки боюсь, – не выдержав, сказала сестра, почти не разжимая губ. Ей стало совсем смешно.
– Щ-щикотки! – Папа повернулся к ней, растопырив руки.
– Нет, ще-котки. А-а, только не щекоти!
– А че делаешь-то? – папа заглянул в Наташкины «уроки». – Журналы опять разрисовываешь? Изукрашиваешь, значит?
Сестра заслонила рукой лица манекенщиц из старой «Крестьянки».
– Нет.
– А ты
– Ага, сам прочел оба тома – залпом. – Я рассмеялась, вспомнив, как папа читал Рабле.
– Да просто взять нечего было. Ты лучше «Москва и москвичи» почитай! У-у! Такая вещь, я тебе скажу… А чего гузки прижали? Девки, идите помогать матери. Кто пельмени лепить будет?
3
На кухонном столе с бледно-голубой столешницей, изрезанной ножом, под целлофаном томился большой колобок. Мама убирала катышки лишнего теста, насыпала рядом свежую муку.
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Когда-то от моей бабушки Лиды должен был уйти колобок. Но он так и скис на горячем от летнего солнца подоконнике. Его вылепили специально для меня в пельменной столовой, где несколько лет работала моя бабушка. Никто, кроме меня, не верил, что колобок живой и укатится восвояси.
– Я буду катать.
Пошла мыть руки в ванной. А там – воды нет! Папа стоял, глядя на пыхтящий воздухом кран, и задумчиво чесал голову.
– А ну-ка, полей! Из чайника!
В чайнике воды оказалось мало и я, скупясь, медленно лила ее на руки папы. Их тыльная сторона всегда была сухой, и даже вода, казалось, не промокала папиных рук по-настоящему – струйки впитывались в кожу бесследно, словно в песок.
– Лей! Еще.
– А мы с уксусом пельмени будем есть?
– С уксуком.
– С «суксуком»! – из кухни поправила мама.
– А я как сказал?
– Ты – не так.
«Суксук» – мое слово и мама берегла его, как и многое из нашего детства, в памяти и в записях на страницах старого фотоальбома. Пельмени с уксусом мы с Наташкой ели даже маленькими – в слабой консистенции, под чутким и ревнивым контролем мамы. Считалось, что он помогает переваривать «тяжелое» вареное тесто.
– А, может, с майонезом? – предложила мама.
– Нет!!
Майонез – это чуждое, никак не связанное с нашим представлением о пельменях. Лишь только – с маминым еще советским «Провансалем», жидким, кислым, серого цвета, но почему-то замечательным в «Оливье». То же ревнивое отношение – и к сливочному маслу: оно ослабляло пельменный вкус и насыщало желудки слишком быстро, не дав насладиться трапезой в полной мере.
– Ну с суксуком, так с суксуком…
Мама взяла неглубокое блюдо и положила в него немного фарша.
– У-у, какой аромат! Слюнки текут!
Глубоко вдохнув его запах несколько раз, она задумалась, прищурив один глаз и плотно сжав губы, внимательно посмотрела на потолок, скорее, по привычке, так как люстра днем не горела, высоко подняла
– Раз… два… три … – Мама чихала всегда семь раз – ритмично и смачно. Нам оставалось завидовать и повторять:
– Будь здорова… будь здорова… Бу-удь здоро-ва-а!
Папе я тоже говорила «будь здорова» – по привычке, так как в детстве считала эту фразу одним словом, без указания на мужской или женский род. Папа давно не обижался. Из таких же объединенных мною пожеланий были «спокононочи», «доброутро», «слехким-с-парком» и «мапа».
4
– Я буду катать.
– Катай. Мать, давай скалку. Дочь будет катать. А мы будем лепить.
– А когда вы разрешите и мне лепить?
– А кто будет со скалкой? Я что ли? – Папа усмехнулся.
– Мама, давай ты покатаешь.
– У меня спина не выдержит. У тебя, Танюша, хорошие сочни, а пельмени – пока не уме-ешь! Учись!
– Как я буду учиться, если мне не дают…
– Ладно, девки. По местам. Века, мне вилку. Себе вилку. Для фарша.
– Сережа, нарежь тесто для сочней.
Папа уже и сам понял. Выпятив живот, не спеша снял с теста целлофан, отрезал от его бока большой кусок и принялся раскатывать в длинную колбаску. В шершавых руках тесто податливо – не то змея с узкой длинной и болтающейся головой, не то веревка. Раньше я съедала «змеиную голову», но потом стала брезговать – в сыром тесте замешаны яйца. Да и падает оно на дно желудка резиновым мячиком, как ни жуй.
И вот змея разрезана на части. Крупновато. Маме не нравится: сочни, а значит, и пельмени, получатся слишком большие. Я из-за маминой спины – с видом знатока:
– Да уж-ж!
– Не вертите, девки, попой, – папа брал куски теста и окунал их в кучку муки, сжимая с обеих сторон так, чтобы получались ровные кружочки, а потом слегка раздавил их. Мама помогала ему, а я, предчувствуя азартную гонку, взяла скалку и начала раскатывать сочни.
Надо успеть до того, как родители рассядутся по местам: папа возле холодильника, мама по другую сторону доски с мукой для вылепленных пельменей. Я – ближе к окну – тут у меня больше простора для работы локтями. Надо успеть, пока папа не взял в левую руку первый мой сочень, а в правую – вилку с фаршем, и пока мама не начала помогать ему, управившись с подготовкой доски.
Сначала тесто не поддавалось. Получались овалы, многогранники, но никак не круги – идеальная форма для будущего пельменя.
– У-у! – Папа взял в руки уже третий сочень. – Разучилась что ли?
Мама старательно, крепко сжав губы, положила в сочень фарш, отбросила вилку и – залепила края пельменя. Получилась идеальная шляпка с узкими полями и тонким узлом.
– Вот как надо. – Пельмень красовался на кончиках ее длинных пальцев. – Ты просто не умеешь. Тебя в детстве не научили. – Это реплика к папе.