В тени старой шелковицы
Шрифт:
И Оля отшлепала сына, от души, за все несчастья, свалившиеся на нее в этот день. Боря получил и за пропавший чемодан, и за отсутствие еды и денег, и за невозможность прилечь, и за духоту, и за грязные ноги возле маминого лица… За все.
Он к концу битья даже не орал, только выл осипшим голосом. Народ равнодушно смотрел, кто на нее, кто в окно. Оля отшибла руку и остановилась. Боря хрипло ныл, на одной ноте, сопли расползлись по щекам…
– Сыночек, прости, миленький, прости…
Боря отбрасывал ее руки, выл, шлепал мать по животу, она силой прижала сына к себе, замерла. Он трясся, но умолк. Не понимал.
– Прости, прости, миленький.. Мама справится. Доедем, доедем. Люди помогут… Ты мой любимый, ты мой милый…
Боря притих, уткнувшись малюсеньким мягким носом в мамину шею. Мама тихо-тихо замычала колыбельную.
Малыш уснул.
В Свердловске в соседнем купе освободилось одно место, и на него пересела сердобольная тетка, которая время от времени подкармливала Борю то сухариком, то картошечкой, то капусткой квашеной. Боря слез с маминых колен и теперь сидел, как большой, на теткином месте, рядом с Ольгой, и спал, положив голову на мамины колени и скрючив ножки на свободном сиденье. А через день вообще освободилась целая полка, и теперь Боря даже спал нормально, вытянув ножки, и Оля могла прилечь.
Он ничем не заразился в поезде, его не продуло, он не отравился, не подхватил ни желтухи, ни дизентерии. Кто-то его хранил, может, и прадед Борух, в честь которого глубоко религиозный талмудист Яков Борисович Хоц назвал внука в далекой русской деревне.
В Коломне выяснилось, что Соломон еще и денег дал Николаю для Оли и Бори. «Тварь, ворюга», – скрипел зубами Соломон, представляя себе Олино путешествие.
Маме Оля написала, что доехала без приключений, живут они хорошо, всё слава Богу. Но если, мама, ты встретишь где-нибудь в Омске Николая – плюнь ему в глаза.
16 ноября родился сынок. Назвали Мэхл, в честь деда. Записали Мишкой. Михаил Соломонович Хоц. Два килограмма двести грамм.
Вполне себе человек.
– Борька, паршивец, я пойду на кухню стирать, а ты смотри, чтобы Мика с дивана не перевернулся!
– Хорошо, мам, иди, я буду смотреть! – и Борька уселся на маленький стульчик возле дивана…
– Мам!..
– Что тебе? – Оля разогнула спину, подняла разгоряченное лицо от корыта.
– Перевернулся!
В апреле 1945 года Соломон решил, что они должны сфотографироваться, – и Хоцы всей компанией отправились в фотоателье. Боре по этому поводу купили матросский костюмчик, на Мику надели чистые прокипяченные ползунки и еще одну пару взяли с собой – с этим Микуном постоянно случались разные неожиданности.
– Пожалуйста! Мальчик, смотри сюда, сейчас вылетит птичка… Посадите младенца! Что значит – не сидит? От пяти секунд ни у кого еще спина не ломалась! Зато на фотографии у ребенка будет лицо! Внимание! – одноногий фотограф, стуча деревяшкой-протезом, поднырнул под черную тряпку, которой был накрыт фотоаппарат на треноге. Объектив поехал вперед. Мишка испугался и начал орать. Соломон пробормотал: «Сейчас он уделает тут все вокруг!» Оля подавила смешок, Боря хрюкнул от смеха. Раздалось шипение и – пшик!
– Оп-ля-ля, самая лучшая ваша фотография, приходите через три дня. Все будет в лучшем виде…
Эта фотография сегодня висит у нас на стене, в рамке. Самая лучшая, как и обещал одноногий
И Микун на этой фотографии еще сухой. Через три секунды после вспышки Микун мощно обкакался.
Коломна
К середине апреля 1945 работы стало так много, что Соломон не успевал приходить домой ночевать. Звонил Оле вечером и утром, винился, что опять не принес с рынка картошки и ты, бедная, опять потащишься с двумя детьми…
– Соломон, але, ты слышишь меня? Письмо пришло от Сарры, она приглашает погостить… Они сняли на Сходне квартиру, ну, не квартиру, а две комнатки в частном доме… Ефим в Москве работает, тоже поздно приезжает… Сарра там одна с девчонками… Вместе нам удобней будет… Отпустишь меня? Але! Соломон! Слышишь?.. Ну хоть на недельку!
Соломон помрачнел. Конечно, его дома не бывает… Но в те минуты, когда он все же забегает домой, ему хочется, чтобы навстречу радостно полз Микун, чтобы бежал с визгом Борька, чтобы из кухни пахло Олиным борщом… Хотя, с другой стороны, она сестру последний раз в Некрасове видела… На недельку, говоришь?
– Алло! Соломон! Алло! Ф-фу! Ф-фу! – Оля усердно дула в трубку.
– Не дуй мне в ухо, я слышу. Я думаю.
– Да боже мой, что тут думать, Соломон!
– Я сказал – подумаю. Всё, отбой.
Он подумал – и в воскресенье повез Олю с детьми к Сарре. Пыхтел, тащил чемодан и Микуна. Оля семенила сзади, крепко держа Борьку за руку, и переживала: «Ну что ты так надрываешься! У тебя же сердце! У тебя давление!» – «Отстань!»
…Шестилетняя Марина играла в саду с двухгодовалой Галей – наталкивала ей за пазуху шишки, а Галя, молча, сопя, пыталась их вытащить. В калитку первым вбежал Борька, серьезно посмотрел на Марину: «Можно с тобой?» Поднял еловую шишку и быстро сунул Гальке прямо под пальто. Галька вытаращила на него глаза, возмутилась и завопила. Марина тут же стукнула Борьку кулаком по лбу: «Не трогай мою сестру!» От удара Борька плюхнулся прямо на дорожку, тут же промочив штаны насквозь.
– Ты Марина? – большой толстый дядька с чемоданом смотрел на нее. Рядом стояла тетка с ребенком на руках. Дядька был чем-то похож на отца, а тетка – на мать. Может, шпионы? На всякий случай Марина решила молчать.
– Мама где? – строго спросила тетка.
Марина молчала, насупившись. Зато Галка продолжала орать, и Борька легко ткнул ее кулаком: «Да заткнись ты!» Микун подозрительно закряхтел и покраснел.
– Этого еще не хватало! – завопила тетка и кинулась в дом мимо детей.
Соломон грузно двинулся за женой.
Марина услышала, как в доме звякнула посуда, раздались радостные восклицания, крики ребенка и короткий теткин вопль:
– Вот черт! Не успели!
Дети на улице затихли. Галя выковыряла из-под пальто все шишки и с интересом разглядывала Борю. Тот, чувствуя, что штаны промокли до трусов, решил никогда в жизни не вставать, во всяком случае, пока не стемнеет, – и уселся в луже поудобней.
На улицу вышла Тоня, хозяйка дома.
– Маришка, Галочка, идите в дом – ваши тетя с дядей приехали! А ты чего тут расселся? Ну-ка, – и Тоня потянула Борьку за руку. Тот уперся. – Ах, ты! – И Тоня сдернула Борьку с дорожки. Марина, увидев мокрые штаны, фыркнула: «Обоссался!» Борька покраснел до ушей: