В теплой тихой долине дома

Сароян Уильям

Вокруг акробатов собралась толпа человек в двадцать. Некоторых из них я знал, в особенности Джима Хоки, с которым мы были закадычными друзьями, пока не подрались из-за футбола. Он стоял среди зрителей и хлопал глазами. Вид у него был испуганный, как и у всех на улице. Да и мы тоже струсили. И чего было бояться, я и сам не пойму, разве только что вот эти люди явились в такой городишко, как Ридли, из чужедальних стран и вот кувыркаются, прыгают, пляшут и поют на непонятном для нас языке. Если не это, то что же еще? Только и было всего,

что они знай себе pacпевают и прыгают посреди тихой улицы летним утром.

— Может, я выйду на улицу? — вдруг говорит Эмми.

— Никуда ты не пойдешь, — сказал Гарри.

— Я хочу на них посмотреть, — говорит Эмми.

— Не смей никуда ходить, — сказал Гарри. — Очень мне нужно из-за тебя беспокоиться. Почем я знаю, что это за сумасшедшие люди.

— Ну, что вы на это скажете? — проговорил зубной, врач. — Ведь поют. Вы понимаете, что они поют, Гарри?

— Позволь мне сбегать вниз, — говорит Эмми. — Пожалуйста, Гарри.

Гарри, которому было четырнадцать лет, схватил сестру за плечо:

— Скажи спасибо, что мы здесь, у доктора, — сказал он. — Хватит с тебя и того, что ты глядишь на них сверху, где тебе ничего не грозит. Не время сейчас бегать по улицам. Почем мы знаем, кто они такие.

У Эмми задрожали губы. Она застыдилась, отошла от окна и беззвучно заплакала.

— Этого еще не хватало, — сказал Гарри. — Боже мой, что тебе еще нужно?

— Ничего мне не нужно! — крикнула Эмми. — Ничего на свете не нужно.

— Перестань реветь, — сказал Гарри. — Иди сюда и любуйся ими на здоровье. Отсюда лучше видно, во всяком случае.

— Не пойду, — сказала Эмми. — Никогда-то ты мне ничего не позволишь.

Она горько плакала, лицо у нее сморщилось, а акробаты все пели на улице громче прежнего. Вторая их песня была еще веселее и печальнее, и мне захотелось сойти вниз и поглядеть на них поближе, хотя я все-таки немножко трусил. Эмми стояла в стороне от нас, вся съежилась и плакала, а акробаты пели, и вдруг я не выдержал и тоже заплакал. Не знаю, с чего бы это, — просто так, не стерпел. Заревел — и отошел в другой угол комнаты.

— Ну, ты-то чего ревешь? — сказал Гарри. — Тоже хочешь, наверно, на улицу? Понимаешь, нельзя. Я пришел сюда к доктору выдернуть зуб. Мне не до гуляний.

— Нет, что вы на это скажете? — повторял доктор.

Это был сухопарый человек лет сорока пяти, с морщинистым лицом и поджатыми губами. Он был очень высокий, но сутулый, и дыхание у него было горячее, оттого что он все время курил. Сигареты он прикуривал одну от другой и дымил все время, пока не обрабатывал чей-нибудь рот. Делом он редко когда занимался, а все больше посиживал в кресле, любуясь небом в окно да покуривая сигареты, — и так круглый год, зиму и лето.

— Первый раз в жизни вижу такое, — сказал он. — Нет, вы только послушайте.

— Как я могу слушать, — сказал Гарри, — когда мои младенцы ревмя ревут?

— Я не младенец, — отрезала Эмми. — Сам ты младенец. Боишься сойти вниз

и рассмотреть их поближе.

— Я пришел сюда вырвать зуб, — сказал Гарри.

— Ты трусишь, — сказала Эмми. — Сам прекрасно знаешь, что трусишь, как бы они тебя не сглазили или что-нибудь такое.

— Ничего я не боюсь, — сказал Гарри. — Просто нам некогда бегать по улицам, правда, доктор?

— Мне лично не подобает спускаться вниз, — сказал доктор. — Я должен поддерживать свою репутацию.

Он тоже трусил, такой большой дядя. Боялся трех маленьких смуглых человечков только потому, что они были не как все; только потому, что они были акробаты и танцоры и не боялись петь на улице.

— Вот видишь, — сказал Гарри сестре.

Я больше не плакал — уж очень интересно мне было смотреть, как напуганы Гарри и доктор. Трусили они оба ужасно, и мне хотелось понять, отчего это. Мы с Эмми тоже боялись, но и вполовину не так, как они. Доктор перетрусил больше всех.

— Я думаю, все-таки существует же какое-нибудь городское постановление против такого рода вещей, — сказал он.

— По-моему, тоже, — говорит Гарри. — Нельзя, в самом деле, так просто зайти в город, найти главную улицу и начать выделывать всякие акробатические фокусы и вообще. Пойди сюда, Эмми, посмотри: они опять прыгают.

— Не пойду, — сказала Эмми.

— Ну ладно, — говорит Гарри. — Иди ты сюда, Джо, посмотри.

— Нет, — сказал я.

У меня не было ни малейшей причины упрямиться, но я не мог удержаться.

— Как вы думаете, доктор? — сказал Гарри. — Не вернуться ли нам к моему бедному зубу?

— Только не сейчас, потерпите немножко, — сказал доктор. — Мой долг быть свидетелем в таком деле. Я совершенно уверен, что есть какое-нибудь постановление против этого.

— Нет никакого постановления, — сказала Эмми.

— Ну, до сих пор у нас таких вещей не бывало, — сказал доктор. — Значит, это, наверно, запрещено.

— Пожалуйста, удалите мне наконец этот несчастный зуб. — Гарри стал не на шутку нервничать.

— Всему свое время, — сказал доктор. — Я должен быть готов дать отчет в том, что случилось, когда вся эта история кончится. Нет, что вы на это скажете! — воскликнул он вдруг. — Теперь они обходят со шляпой публику.

Эмми кинулась к окошку, чтобы поглядеть, так что я решил подойти тоже.

Те двое, что побольше, стояли смирно рядом, а маленький обходил толпу по кругу и протягивал шляпу. Он делал это так, что вам было ясно: он вовсе не милостыни просит, — нет, он просто предоставляет вам возможность что-нибудь дать, если вам этого хочется. Он быстро шел по кругу, и никто из публики не давал ему ни гроша. Хоть бы кто-нибудь. Все они отворачивались, как только он подходил, и делали вид, что смотрят куда-то на ту сторону улицы, а не то отступали на один ряд назад. Он все еще шел по кругу, когда Эмми вдруг бросилась вон из комнаты и убежала, прежде чем Гарри успел ее поймать.