В теплой тихой долине дома
Шрифт:
Очень милая девушка, не то чтобы слишком, но чистенькая такая, свежая, и руки красивые.
Девушка улыбнулась, и он подумал, а не шлюшка ли часом, — выдалось спокойное воскресенье, вот и зашла посидеть в парке.
Но нет, в руках у нее не было вязанья, и он решил, что это не тот случай.
— Джо Сильвера, — сказал он. — Ох, и помотало же меня, но все равно, это мой родной город. Твой тоже?
— Нет, — сказала девушка.
— А откуда ты?
Девушка замялась, тогда он сказал: — Да называй любое место, пусть и неправда. Техас, может быть?
— Вот
— Мне Техас всегда нравился.
— Везде хорошо…
— Если… Если что?
— Если есть деньги или работа, — сказала девушка.
— Это верно. Я голоден, и мне хотелось бы продолжить наш разговор. Поужинаешь со мной?
Девушка опять замялась.
— В ресторане, — сказал он. А сам подумал: «Какого черта она стесняется? Я поцелую ее, когда помогу встать».
— Хорошо, — сказала девушка, тогда он встал, подал ей руку, помог подняться и уже собрался поцеловать ее, но она нагнулась за сумкой.
Она знала, что у него на уме.
Лицо у нее было милое, спокойное, ясное, и ему показалось, что она просто восхитительна; именно такой должна показаться мужчине любая девушка, если он проснется в парке и обнаружит, что та сидит напротив него, и все это теплым сентябрьским воскресным днем и в маленьком городке. А что касается фигуры, то вполне даже. Но все эти несерьезные мысли были чем-то поверхностным, это он понимал: он, можно сказать, был даже в восхищении и смотрел на нее, как на нечто необычайное, чрезвычайно желанное и, может быть, даже как на хорошее средство упорядочить свои переменчивые настроения и обрести чувство дома, состояние душевного покоя и радости.
Конечно, он сознавал, что вряд ли будет слушать ее внимательно, но в душе все же надеялся, что она явится чем-то страшно важным для него, для его возвращения в долину. Так он надеялся, надеялся всей душой.
Он с удовольствием провел с нею чудесный долгий вечер, они не торопясь ужинали, спокойно беседовали, много смеялись, много выпили вина, пока наконец он не пришел от нее в восторг. Без всяких усилий он узнал все, что хотел узнать, и уже знал, что она пойдет к нему, в дом напротив станции Санта Фе. Там он покажет ей свои картины, будет стоять с нею у окна и смотреть на поезда, а потом попытается узнать через нее, остаться ли ему здесь или уехать.
Проснувшись утром, он уже знал, что предстоит принять решение, только раньше он думал, что решать придется в одиночку, а тут, глядишь, кто-то тебе вторит, и оттого, что рядом девушка, сделать это будет куда легче и приятнее.
Картины, похоже, ей не очень понравились, она хотела, чтобы он объяснил, о чем они.
— Обо всем, — сказал он.
Услышав гудок уходящего на север пассажирского из Лос-Анджелеса, он подвел девушку к окну, и они вместе смотрели, как поезд подходит к станции и останавливается. Все это время он молчал, удерживая ее рядом, мучительно гадая, как же она воспримет это простое явление, такое для него непростое, такое волнующее. Если ничего не скажет, а только повернется и хорошо посмотрит на него, он ее обнимет и будет знать, что суждено оставаться, и теперь он отчаянно молил судьбу, чтобы они поняли
Он трепетно ждал, не смея заговорить, и тут девушка отошла от раскрытого окна, отвернулась и сказала:
— А шуму от этих поездов…
Он сел и закурил.
Поезд по ту сторону улицы зашипел и двинулся, и ему захотелось уже сидеть в вагоне и ехать куда-то, лишь бы прочь отсюда. Он подошел к окну один и все следил, как поезд уходит на север. Дом сотрясался, пока состав проходил мимо, гудок паровоза звучал так печально. Спустя минуту в комнате опять все стихло, поезд пришел и ушел.
Он сел, улыбнулся девушке, потом вдруг расхохотался.
Девушка встала, видимо, собираясь подойти к нему. А он сказал:
— Так тебе уже пора?
А она и не думала уходить.
— Можно взять тебе такси? — продолжал он. — Большое тебе спасибо. Очень приятно было с тобой побеседовать.
Когда девушка ушла, он включил свет и принялся собирать свои картины, зная, что утром заниматься этим уже будет некогда.
Возвращение домой
Эта долина, думал он, этот городок, лежащий между горами, мои: это мой дом, о котором я мечтал, и все здесь такое же, как и было, ничто не изменилось, и струи воды так же, как и раньше, падают из шлангов на газоны бермудской травы.
Идя по Элвин-стрит, он чувствовал радость от того, что он снова дома. Все здесь было прекрасно, просто и хорошо: аромат земли, запахи стряпни и дыма, насыщенный воздух долины, полной цветущих растений, зреющего винограда, персиков, кустов олеандра, задыхающихся от собственной сладости. Все как всегда. Он глубоко вздохнул, вбирая в легкие запахи дома, и внутренне улыбнулся. Уже много лет, как аромат земли не возбуждал так остро и чисто все его существо. Даже дышать было сейчас наслаждением. Чистота воздуха обострила все его чувства так, что, идя, он ощущал великолепие бытия, гордость создания, наделенного формой, движением и интеллектом, — благочестивое чувство простого, живого, земного существа.
Вода, подумал он, услышав мягкий плеск струи, падающей из садового шланга. Попробовать домашней воды, холодной, полновесной воды долины, почувствовать простую жажду и утолить ее холодной плотной водой. Наполненность, ясность жизни! Он увидел старика, поливавшего из шланга герань, и жажда толкнула его к нему.
— Добрый вечер, — сказал он тихо. — Можно мне напиться?
Старик медленно обернулся. Его большая тень упала на стену дома. Он посмотрел в лицо юноше, удивленный и довольный.
— Конечно, пожалуйста, — сказал он, протягивая юноше шланг. — Замечательная вода, вода долины Сан Хоакин, самая лучшая из всех, я думаю. От воды Фриско меня тошнит, в ней нет никакого вкуса. Ну, а та, что в Лос-Анджелесе, та на вкус как настойка. Не понимаю, как столько людей могут жить там годами!
Пока старик говорил, юноша слушал, как вода плотной чистой струей падает из шланга и быстро впитывается землей.
— Так вы говорите, — сказал он старику, — так вы говорите, что ваша вода лучшая на свете?