В тине адвокатуры
Шрифт:
Прошло полтора месяца. Николай Леопольдович уже недели с две как перебрался с дачи на свою петербургскую квартиру. Был седьмой час вечера. В семье Гиршфельдов только что отобедали и, не выходя из столовой, пили кофе Николай Николаевич Арефьев и Зыкова. Разговор, как за последнее время почти постоянно, вертелся на производимом следствии. В передней раздался звонок. Гиршфельд вздрогнул.
— Кто бы это мог быть в такое время? — вслух заметил он, взглянув на часы.
Какое-то тяжелое предчувствие сжало его сердце.
— Вероятно, князь!
Предчувствие Николая Леопольдовича сбылось. Зыкова ошиблась.
Явился местный помощник пристава, который и прошел вместе с хозяином в кабинет. На лице полицейского офицера была написана серьезная сосредоточенность. В столовой все как-то инстинктивно смолкли. Минут через десять помощник пристава с лицом, выражавшим сознание исполненного, хотя и неприятного служебного долга, вышел из кабинета, сделал снова как и при входе, общий поклон всем сидевшим в столовой в удалился, бряцая шпорами. В столовой продолжало царить общее молчание. Из кабинета через несколько минут появился бледный Гиршфельд с бумагой к руке.
— Дождались… к качестве обвиняемого… — глухим голосом произнес он, подавая бумагу Арефьеву.
Она оказалась врученною ему помощником пристава повесткой судебного следователя по важнейшим делам гор. Петербурга о явке через несколько дней для допроса в качестве обвиняемого по 1681 и 1688 статьям уложения о наказаниях.
Николай Николаевич взял повестку, мельком взглянул на нее в иронически улыбнулся.
— Пустяки! Ни с чем отъедут! — хладнокровно произнес он.
Такие следовательские billets deux были для него привычным делом. Николай же Леопольдович был потрясен. В передней вновь раздался звонок.
На этот раз это был Шестов, который быстро, по своему обыкновению, подошел к Гиршфельду.
— Это из-за тебя все, негодяй, подлец! — вдруг вскрикнул последний, и не успел тот опомниться, как он влепил ему две здоровенные пощечины.
Ошеломленный князь обвел окружающих удивленным взглядам.
— Пошел вон, иначе я тебя убью! — не унимался Николай Леопольдович, которого жена и Агнесса Михайловна держали за руки.
Шестов обратился в бегство, ворча про себя ругательства и угрозы.
Лакей Василий, преданный Гиршфельду человек, привезенный им из Москвы, небрежно подал ему пальто. Он за последнее время, зная отчасти положение дел своего барина, не жаловал князя и даже называл его, конечно заочно, прохвостом.
— Каторжник, тебе и в Сибири места мало! — крикнул Владимир из передней.
Не успел он окончить этой фразы, как Василий со всего размаху ударил его по лицу, а затем, ловко схватив за шиворот, вытолкнул за дверь и запер ее на ключ.
— Молодец! — похвалил Василия выскочивший на шум в переднюю и видевший всю эту сцену Арефьев.
Николай Леопольдович сидел на диване в столовой, молчал и тяжело переводил дыхание. После возбужденного состояния, в которое его привело появление князя Шестова, наступила реакция — он совершенно ослаб.
— Послушайте!
Гиршфельд печально улыбнулся.
— Однако, надо будет с ним помириться, он будет нужен на суде! — сообразил он вслух.
— Эк, хватили, на суде, — усмехнулся Николай Николаевич, — до суда и не дойдет. Разве может такое вопиющее по бездоказательности дело пройти судебную палату не прекращенным…
— Кто знает, на меня здесь злы многие… — сомнительно покачал головой Николай Леопольдович. — С этим миллионным делом Луганского многим я поперек горла встал, — добавил он после некоторой паузы.
— Злы, злы, а ничего не поделают, знаете русскую пословицу: сердит, да не силен.
— Ну, многие из них очень сильны! Вы, Агнесса Михайловна, — обратился он к Зыковой, — уж уговорите князя, чтобы он на меня не сердился… Объясните ему, что я был в таком положении… только что получил это проклятую повестку…
— Уговорю, уговорю, уж будьте покойны!.. — лебезила Зыкова.
— Вы его, самое лучшее, ко мне пришлите, я перед ним извинюсь и Василия заставлю у него попросить прощенья. А ловко он его! — добавил Гиршфельд уже по адресу Арефьева.
— Страсть, как ловко! — захохотал тот.
Уговорить князя Владимира оказалось не трудно, хотя по возвращении Агнессы Михайловны домой, он набросился на нее чуть не с кулаками, как она смела оставаться в том доме, где ему нанесли такое тяжкое оскорбление, и изрекал почти целую ночь и утро по адресу Николая Леопольдовича всевозможные угрозы. На другой день он побежал к барону Розену. Адольф Адольфович знал, какими-то судьбами, ранее прихода Шестова о привлечении Гиршфельда в качестве обвиняемого и потому принял это сообщение своего опекаемого хладнокровно.
— Знаю, знаю даже, что его арестуют.
— Ну! — с злобною радостью воскликнул Владимир, припоминая вчерашнее.
На этом разговор оборвался.
Барон, полагая, что он больше в князе не нуждается, так как следственное дело приняло желательный для него оборот, был с ним очень холоден и на обычную просьбу денег отказал наотрез.
— Что я вам за постоянный кассир, — даже вспылил барон, — умели прожить миллионы, умейте жить и на пятьдесят рублей…
— Ну, вы пожалуйста без наставлений! — вспыхнул в свою очередь князь.
— Прощайте! — кивнул ему Адольф Адольфович и удалился в спальню.
— Чухонец проклятый! — громко проворчал Шестов и вышел из номера Розена.
По возвращении домой он был много сговорчивее вчерашнего, и Зыковой не стоило особенного труда уговорить его поехать мириться с Николаем Леопольдовичем. Примирение состоялось в тот же вечер. Князь не сказал ему ни слова о возможном аресте, так как иначе он должен был рассказать о своем визите к барону, тем более, что Гиршфельд именно и просил его не перебегать уже более на сторону опекуна.