В тине адвокатуры
Шрифт:
— Поверьте, милейший князь, что я буду для вас полезнее и окажусь благодарнее!
Князь клялся в верности.
— Да чтобы я пошел теперь к этой чухонской морде, — с азартом восклицал он. — Никогда!
— Маленькую помощь вы всегда можете рассчитывать получить от меня и от моей жены! — сказал Николай Леопольдович. — Многого у меня, поверьте — у самого нет! — печально добавил он.
Утром этого же дня он передал Стефании Павловне все деньги и билеты, и она, по его приказанию, отвезла их в банкирскую контору еврея Янкеля Аароновича Цангера на Невском проспекте и положила их на хранение на свое имя.
Цангер был старинный приятель Николая
— Зачем это? — спросила Стефания Павловна, когда муж отдал ей приказание отвезти деньги и взять квитанцию на свое имя.
— Мало ли что может случиться!
— Что же может случиться? — испуганно поглядела она на него.
— Арестуют! — улыбнулся он.
— Разве могут?
— Пустяки, я шучу! — успокоил он ее. — Делай, что говорят, значит так надо!
Она поехала все-таки встревоженная и, решив отдать Цангеру на сохранение и свои, и детские деньги, захватила и их.
— Не ровен час, отберут! — подумала она. Успокаивая жену, Николай Леопольдович не был искренен.
Мысль о возможности ареста, хотя он и гнал ее от себя, гвоздем сидела в его голове. Он поэтому-то принимал меры и оставил в доме только пять тысяч на расходы. С приближением дня явки к следователю возбужденное состояние Гиршфельда дошло до maximum'a. Ему стыдно было сознаться даже себе: он трусил. Еврейская кровь сказывалась.
Он старался ободрить себя, каждую минуту думал, о предстоящем допросе и тем более расстраивал себе нервы.
Наконец день допроса настал. Николай Леопольдович совершенно больной поехал в окружной суд, в здании которого помещаются и камеры следователей. В приемной комнате, в третьем этаже, с мозаичным полом и скамейками по стенам, ему пришлось дожидаться недолго. Его попросили в камеру, помещающуюся в так называемом «прокурорском» коридоре.
Он называется так потому, что в нем находятся камеры прокурора и его товарищей и только две камеры следователей по важнейшим делам.
Допрос начался. Он продолжался без перерыва несколько часов. Из вопросов, как следователя, так и присутствовавшего товарища прокурора Гиршфельда увидал, что против него собрана масса если не уличающих, то позорящих его данных. Бессильная злоба душила его.
Спокойные лица следователя и представителя обвинительной власти с играющей на них, так ему, по крайней мере, казалось, язвительной улыбкой поднимали в нем всю желчь. Наконец допрос был окончен. Следователь предложил ему подписать протокол.
— Я свободен? — хрипло спросил Николай Леопольдович, — кладя перо на чернильницу.
— Погодите минутку! — мягко сказал следователь и переглянулся с товарищем прокурора.
Гиршфельду показалось опять, что на их лицах появилось выражение ядовитой насмешки.
Следователь стал писать. Писал он около часу. Гиршфельд сидел неподвижно, голова его была страшно тяжела; в виски стучало: перед глазами то появлялись, то исчезали какие-то зеленые круги. Наконец следователь кончил писать и стал читать написанное. Это было постановление об его аресте.
— Потрудитесь подписать.
Николай Леопольдович вскочил, вырвал у судебного следователя перо, бросил его на пол и разразился потоком резкостей по адресу допрашивавших его лиц.
В камере произошел переполох.
Следователь наскоро составил акт об оскорблении его и товарища прокурора в камере при исполнении ими служебных обязанностей. Николай Леопольдович отказался подписать и его.
С помощью явившихся солдат его провели из камеры следователя в «дом предварительного заключения». Между зданием окружного суда и этой образцовой тюрьмой существует внутренний ход. Гиршфельд еще некоторое время продолжал бушевать, но затем вдруг сразу стих, как бы замер.
XXII
В камере
Из нашедшего на него столбняка Николай Леопольдович вышел только через несколько часов уже в одиночной камере дома предварительного заключения. Он дико оглядывался кругом.
Сидел он на железной кровати, покрытой темно-серым байковым одеялом, с двумя подушками в чистых наволочках, в довольно обширной комнате, длинной и казавшейся узкой от почти пятиаршинной вышины ее свода. Стены ее были окрашены аршина на полтора от полу коричневой, а остальное пространство и свод яркою желтою клеевою краскою. Окно, помешавшееся на высоте от полу около четырех аршин, в которое теперь гляделись уже наступавшие осенние сумерки, было большое, квадратной формы, загражденное толстою железною решеткою. Оно находилось в стене, противоположной тяжелой массивной обитой железом двери с небольшим круглым отверстием по середине в верхней ее части, в которое было вставлено стекло. Со стороны коридора это отверстие, производящее впечатление панорамы, было закрыто, так как лишь по временам открываемое чьей-то рукою, оно мелькало на двери светлой точкой. Одно из появлений этой-то светлой точки, мелькнувшее перед глазами Гиршфельда, случайно посмотревшего на дверь, и вывело его из столбняка. Небольшой деревянный лакированный стол и такой же стул дополняя убранство отведенного ему законом жилища.
Николай Леопольдович потер глаза, провел рукой по лбу, как бы не только припоминал, но вглядываясь во все происшедшее с ним до появления его в настоящей обстановке и понял все.
— Слопали! — злобно прошептал он.
Этим возгласом он счел как бы резюмированным свое настоящее положение и мысли его унеслись далеко даже от производимого над ним следствия, приведшего его так неожиданно быстро в тюрьму.
Картины прошлого одна за другой восставали в его уме, он гнал их со всем усилием своей воли, а они настойчивее и настойчивее лезли ему в голову, и он, как бы изнемогший в борьбе с этим невидимым врагом, закрыл глаза и всецело отдался во власть тяжелых воспоминаний. Все припоминалось до малейшей подробности, до мельчайших деталей. Мимолетно пронеслись в его уме воспоминания раннего детства и юности. Жизнь в родительском доме, гимназия, товарищи, наконец самостоятельная жизнь студентом, комнатки «с мебелью» в Бронной, новые товарищи, мечты о богатстве и славе. Также быстро промелькнули и первые его шаги по окончании университетского курса: визит к бывшему его учителю Константину Николаевичу Вознесенскому, роковое совпадение одновременного с ним визита к нему же княгини Зинаиды Павловны Шестовой, сцена с ней в номере Северной гостиницы, проведенный с нею остаток того же дня, жизнь в Шестове, еще более роковая для него встреча с княжной Маргаритой Дмитриевной. Все это развернулось перед ним мгновенно целой картиной, но также мгновенно и задернулось туманом.