В тисках Джугдыра
Шрифт:
– Здравствуйте, Рафаил Маркович! Расскажите, что за паутину привез Пашка, сколько? Хорошо бы поподробнее.
– Паутину привезли всем семейством: дед Гурьяныч, бабушка, Пашка, – говорит Плоткин. – Не только по их лицам, но и по морде Кудряшки можно было догадаться, что приехали с удачей. Привезли три кокона. «Куда это вы столько? – говорю им. – Ведь нам нужно паутины всего лишь с четверть метра, а тут чуть ли не на тысячу инструментов хватит». – «Это еще не все», – и дед с Пашкой стали вытаскивать из карманов спичечные коробки с пауками. Дед показывал мне пауков, пойманных на снегу, в заброшенном
– Один кокон отправьте Макаровой, остальные оставьте в штабе, – ответил я. – Пауков отпустите на волю, но Пашке скажите, что всех отослали в тайгу. Не следует разочаровывать парнишку. Выдайте ему триста рублей через дедушку, в приказе объявите благодарность. От всех нас передайте Пашке спасибо, молодец, выручил! Сейчас запросим соседние станции о состоянии погоды, сообщим вам. У нас низкая облачность, горы закрыты.
Связываемся с партиями Сипотенко и Лемеша. На участке Макаровой лежит плотный туман, валит снег. Все идет не так, как надо: то беспокоились, что не найдем паутины, а теперь нет уверенности, что дождемся летной погоды.
– Вот и получается: хвост вытащишь – нос завязнет; нос вытащишь – хвост завязнет, а дело ни с места! – грустно говорит Василий Николаевич.
Я радировал Плоткину: «Погоды нет. Машину держите в полной готовности до двенадцати часов, если за это время условия не изменятся, полет отмените до утра. Северные радиостанции дежурят весь день. Вам держать с нами связь через каждые тридцать минут. Если полет состоится, вышлите газеты, письма нам и подразделению Лебедева, летчик сбросит их на обратном пути. Наш лагерь недалеко от маршрута самолета и будет обозначен большим дымным костром».
Лемешу радировал приступить немедленно к подысканию запасной площадки, подвезти к ней бензин, смазочное и обеспечить посадку.
В одиннадцать часов повалил пухлый снег. Затух костер. Крепко уснули собаки. На свежих пнях вырастали снежные надстрой. Погода окончательно испортилась, пришлось отпустить до вечера радистов и отложить полет до утра.
К вечеру потянул холодный низовик. Всполошилась тайга, дремавшая под тяжестью кухты.
От безделья у всех скучные лица.
– Хуже всего ожидать кого-нибудь или догонять, – говорит Василий Николаевич, выбрасывая из котла коричневатую пену мясного навара. – Вывалит снег – и не посадить самолета. Надо бы искать здесь паутину да итти вдвоем на лыжах.
– К ночи ветер – хорошо; лес зашевелился – тоже не плохо, – ответил Улукиткан.
– К погоде, что ли? – спросил я, посмотрев в дальний угол палатки, где сидел старик за починкой олоч.
Он приподнял маленькую голову, помигал глазами от света и почесал бок.
– Когда ухо слышит шаги зверя, по ним можно догадаться, кто идет: сохатый или медведь. Если глаза смотрят на тучу, они должны знать, что не из каждой падает дождь. Вот послушай, как шумит тайга, только хорошо слушай, она не обманет.
Улукиткан отбросил
– Слушайте, – вдруг прервал молчание Улукиткан и, открыв глаза, таинственно показал рукой в сторону леса. – Ветер перестал, а он все шумит, хорошо шумит, как будто молодой стал, это и погоде.
За палаткой кончалась тайга. Устало скрипела отжившая лесина. Гуще повалил снег. Старик долго смотрел мне в лицо.
– Надо понимать, что слышит ухо. Зачем напрасно таскаешь его? – сказал он уже спокойно. – Разве не знаешь, что перед бурей или стужей тайга стонет, как старый люди? Худо ей тогда, ой, как худо, ломается она, мерзнет, пропадает. А перед солнечным днем шумит она славно, далеко слышно. Вот и сейчас, снег падает, кругом туманы, а лес веселый, хороший погода близко.
В палатке стало тише, никто не решается пошевелиться. Теперь, кажется, и я слышу, как неудержимо вольно шумит лес, как река полноводная, но ветра почти нет. Слышен даже шорох сомкнутых крон и шелест падающего снега. Старик действительно прав – готовится перемена погоды, только этим и можно объяснить чистоту звука.
«Как легко и хорошо ему жить среди родной природы!» – позавидовал я, взглянув на старика, маленьким комочком прижавшегося к углу палатки.
В двадцать два часа Плоткин вызвал меня к микрофону.
– Синоптик обещает на завтра летный день, – сказал он, – с севера на запад идет антициклон. Прошу дать сводку погоды к шести утра и состояние площадки на Зее.
– С Пашкой рассчитались?
– Еще утром. Обрадовался, ведь это его первый заработок. Уж очень просил: еще что-нибудь надо будет подобное сделать для экспедиции, обязательно ему поручить. Деньги получила сама бабушка. Приятная старушка и, как видно, строгих правил. Старику дала три рубля, Пашке несколько монет и уехала сама в зимовье. А дедушка Гурьяныч с Пашкой вышли на улицу, уселись на скамеечке и, как сиротки, долго сидели молча. Видно, старушка расстроила их планы, не так распределила заработок. Вечером дедушка зашел ко мне на квартиру, говорит, что они с внуком были за ружье, а старушка, как оглохла, повернула деньги на одежину. Конечно, тоже нужно. Спрашивал, нет ли у нас старенького дробовика, хотя бы ствол. Говорит, парнишка пристрастился к охоте, а стрелять не из чего.
– Если на складе найдете что-нибудь подходящее из старых одностволок, выдайте ему, – сказал я. – Только, прошу вас, не балуйте Пашку, чтобы он не бросил школу, да и дедушка пусть будет с ним построже,
А сам подумал: «Не рано ли парнишке ружье? Вдруг случай какой: неосторожный выстрел, или еще что-нибудь?…» Меня охватила тревога. Я почувствовал, что Пашка не безразличен мне, что наша встреча с ним уже закреплена дружбой, и все-таки я не отменил своего распоряжения, надеясь, что дедушка Гурьяныч убережет Пашку.