В той стране
Шрифт:
Хутор слышал, как гуляют на Колякином обережье, слушал и радовался. Песни над водой разносились широко, по речке и озеру, и лишь в озерных камышах глохли.
Солнце перевалило за полдень. Махора корову подоила, напоив ребятишек парным молоком. Андрюшка заснул на коленях у матери. И, сон его покоя, говорили негромко.
– А может, оставить дом, не продавать? – вздыхала Полина. – Сено приезжать косить, картошку сажать.
– Разве наездишься, – покачала головою мать. – Тут на глазах картошечка,
– И транспорт, – поддержал ее Василий. – На чем ездить?
– А ты заработай. Мужик. Меньше пропивай, – ответила ему Полина, а потом добавила: – Нет уж, видно, все.
И, подняв голову, стала глядеть на старые вербы, на сад, на родительский дом, крыша которого виднелась вдали, за деревьями.
Андрюше было неловко у матери в ногах, он заворочался, и стали устраивать его поудобнее, на кофтах да платках. И пока с пацаном возились, не заметили, как вышел из сада по тропке человек, подошел к стану и сказал:
– Неплохо устроились.
Подняли на него глаза. Человек был незнакомый, жилистый, коротко стриженный, на пальце крутил ключи, позвякивая.
– Здорово, как говорится, живете.
– Слава богу, – ответила Махора. – И вам также.
– Матерь Махора? – угадал ее пришелец.
И все затревожились. Так, именно так называли мать в давние времена, когда в одном дому для всей детворы были две женщины матерями: Махора и ее золовка Ксеня. Их так и звали: матерь Махора и матерь Ксеня. Но то было давно. Матерь Ксения померла. Забывалось старое. А теперь…
– Привет тебе, матерь, привез издалека, – сказал мужчина. – От Володи. Не забыла? Вот письмо, – протянул он конверт. – И как говорится, бывайте здоровы, живите богато.
Отдав письмо, незнакомец повернулся и пошел по тропе вверх, через сад, к дому, и скоро услышали, как завелась машина и тронулась.
А Махора держала в руках конверт, не зная, что делать с ним.
– Володя? – повторила она. – Какой Володя? – И охнула: – Вовка!
Дочь и сын следом за ней повторили:
– Вовка…
– А може, это он был? – всполошилась мать. – Да нет не он. Разве б не узнали…
– Поди узнай, – сказала Полина. – Через тридцать лет. Когда ты его последний раз видала?
– Ой, да чего же мы человека-то отпустили? Он бы все обсказал.
Махора заторопилась, начала открывать конверт. Руки ее дрожали. Иван помог.
– Я сама, сама…
Глаза плохо видели, но первые строчки разобрала:
«Здорово живешь, матерь моя Махора! Кланяюсь тебе издалека…» И все. И застлало глаза. Махора опустила руки.
От Вовки, от Вовки было письмо, от пропащего, непутевого…
В давние времена, когда жили все вместе, одной семьей, матерью звал ее и Вовка, Ксении, золовки, сын. Пятеро было детей и
Махору, видно, Бог спас: с мужем детей подняла, ребята все выросли. А Ксеня… Жили с ней душа к душе, и сейчас, через время, она сердце греет. А Ксене не повезло: мужа с войны не дождалась. Дочку схоронила. А потом Вовка погубился. Уехал в ФЗО и пропал там. С тех пор его на хуторе не видели, лишь знали: в тюрьме сидит.
Он выходил. Кончался срок, выходил, но к дому, к матери, не спешил. И вновь его забирали где-то, с дороги. Ксеня плакала, плакала, может, оттого и померла. И уж много лет не слышали о Вовке, думали, тоже помер. Бабка Наташка о нем за упокой молилась.
Махора хотела сама письмо прочитать. Но не могла. Лишь увидит: «Здорово живешь, матерь моя Махора!» – и рябило в глазах. Пришлось Ивану читать.
«Ты уж, видно, думаешь, что меня нет. А я еще живой. Ты-то, я знаю, не помрешь. Ты каргалинская, деда Максая порода…»
– Он, он… – выдохнула Махора. Все сомнения улетели прочь. – Он! Помнит, что я с Каргалей, и деда Максая помнит.
Эта память Вовкина о родном ее хуторе была так дорога, что Махора забрала у сына письмо, но вновь ничего не увидела.
– Мама, ну дай дочитать, – попросил сын.
– Читай, читай…
«Моя жизнь сама знаешь какая. Потому и не писал. А теперь мне скоро выходить. Решил я со старым покончить. А то подохнешь тут на нарах. Попробую жить по-человечески, как люди. Хочу приехать к тебе. Один ведь на свете. Больше некуда податься. Напиши, матерь Махора, можно ли приезжать, примешь ли. Кланяюсь тебе издалека…»
– Отписать, отписать срочно надо, – заволновалась Махора. – Нехай едет, куда же ему еще.
– Ну, вот, – засмеялась Полина, – дом не будет пустовать. Новый хозяин поселится. Он ему решку наведет.
– Нет, нет, – не согласилась Махора. – Одному ему нельзя. Мужик, да с непривычки. Ему презир надо делать. А то наши пьянчуги огарнуют. Будет как бирюк. Тоже чугунок с соляркой в печь – и гори.
Жил на хуторе пропащий Шаляпин. Это он в хате так топил. Не углем, не дровами, а солярки чугунок в печку ставил и поджигал.
– А куда ж его? – спросила Полина. – К Ивану с тобой пойдет?
Мать подняла на него глаза. Иван замешкался, но прежде него сказала Галина, глядя через стекла очков прямо на Махору:
– Мама, не надо и разговора заводить. У нас – дети. Ваня – главный специалист, и он в списке на выдвижение в райкоме. А этот… явится. Кто он? Ни в коем случае.
Мать перевела взгляд на Полину.
– Ты, мамка, не дури, – ответила та. – Сто лет его не видели. Он, может, людей убивал.
– Кого он убивал?! Плетешь не знаю чего. За буханку хлеба посадили, а там дите сгубилось.