В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
"А вот любопытно, - задавался иногда вопросом Федорчук, просматривая очередную газету.
– С кем собирается воевать Великобритания? С СССР или с САСШ?"
Но это где-то там... за окоемом. А здесь "гранд плезир" и полный покой, который, как известно, нам только снится...
Сегодня - как и вчера, и позавчера, - начали с дыхательных упражнений. Вдох носом и "по-мужски", направляя воздух в район солнечного сплетения. И выдох - медленный через рот. Подышали, - Виктор ловил себя пару раз на "нескромных" взглядах, но всего только
пару раз
–
такой
репертуар. Но каждую песню нужно сначала "прогнать" целиком "по бумажке". Потом разобрать "по косточкам" и снова собрать, "ювелирно" работая над фразировкой каждой строчки. Виктор ночи не спал, вспоминая все, что знал о пении - хоть оперном, хоть эстрадном - и уроки сольфеджио еще в детской музыкальной школе, и у букинистов в развалах на набережной Сены кое-какую литературу приобрел. Однако упрямство Татьяны, и ее желание всегда настоять на своем, могли - так иногда казалось Виктору - свести с ума даже хладный камень.
"А я не камень! И мне плевать, что там у кого и с кем пошло боком. Мы работаем или где?!"
Но сегодня что-то не задалось практически с самого начала. Как-то сразу взяло и пошло "не в ту степь". Хоть волком вой, но ощущение "неправильности" буквально висело в воздухе и сильно, хотя пока еще и не смертельно, отравляло атмосферу репетиции.
– Ты знаешь, - сказал, наконец, Виктор.
– Вроде бы, неплохо, но чего-то не хватает. И я, кажется, знаю чего именно. У тебя парижское произношение! Получается слишком мягко, понимаешь? А нам нужно... Я думаю, нужно добавить экспрессии, провинциального грассирования. Олег вроде говорил, - ты здорово изображала Мирей Матье? Может, попробуешь?!
Как ни странно, Жаннет не стала спорить, посмотрела сквозь ресницы, докурила сигарету - "Тоже мне певица!" - и усилила "р-р", нажав от всей души. Повторили еще раз целиком. И еще раз. После чего явно уже Татьяна, перейдя на русский, и совершенно другим тоном, заявила:
– Все, мон шер! Достаточно на сегодня. Я уже никакая. И потом нельзя перегружать связки, тем более нетренированные!
Виктор несколько опешил. Переходы "настроения ее личностей" могли поставить в тупик кого угодно. Но, взглянув на часы, кивнул, соглашаясь - полтора часа улетело, и не заметили.
– Хорошо. Давай тогда над образом поработаем.
И началось.
– Как ты стоишь?
– не выдержал, сорвался, но сделанного не воротишь.
– Ну как ты стоишь? Спину, спину прямо держи...
Репетиция продолжалась уже пятый час. Заглянувшую с полчаса назад экономку, они синхронно, почти хором шуганули так, что непричастную к их проблемам пожилую бельгийку, словно ветром сдуло. Судя по тому, что их больше никто не беспокоил, мадам Клавье запретила заходить в "музыкальный салон" кому бы то ни было. Во избежание, так сказать. И была права.
Паны дерутся, у холопов чубы трещат
, не так ли?
– Вот так.
Ну, казалось бы, что здесь не так? Простые истины. Сермяжная правда сценического искусства... Но, нет. Куда там! Жаннет устала и не хотела это скрывать, по крайней мере, от Виктора. Наоборот, на Виктора-то как раз и должно было обрушиться накопленное за утренние часы раздражение.
– Мосье Руа, чем это вы мне морочите голову?
– в её нарочито спокойную речь вплелись не то чтобы истерические, но какие-то откровенно стервозные нотки.
– Уж не возомнили ли вы себя, часом, Станиславским и Немировичем-Данченко? Система Руа... Не звучит! Самого
Константина Николаича
переплюнуть решили?
– подняла она бровь и нахально улыбнулась Виктору прямо в лицо:
– Не верю!
– О!
– ну он ведь тоже не вчера родился, и "замужем не первый год".
– Какие мы слова, оказывается, знаем! Сергеевич он, мадмуазель, Константин Сергеевич!
– Федорчука слегка мутило и поколачивало от усталости и еле сдерживаемого раздражения, которое вольно или невольно выплёскивалось вместе со словами, несмотря на все усилия сдержаться.
– Веником убиться... умереть - не встать. Система принадлежит режиссёру Станиславскому. Но к нам она, мадемуазель, никакого отношения не имеет, даже если бы принадлежала востоковеду Алексееву, толку от нее в пении всё равно с гулькин хрен. А у нас именно что певческая сцена. И тут не то, что там!
– в сущности, он говорил правильные вещи, но, к сожалению, к ним примешивалось слишком много эмоций - его и ее - чтобы она его услышала.
– В обычной жизни, мадмуазель, вы ужасно привлекательны и раскованы. Просто красотка кабаре и звезда шантана. Но как только становитесь к роялю - всё. Туши свет. Съёжится вся, скукожится, задеревенеет - хошь пили, а хошь строгай.
"Тоже устал, - поняла Татьяна, - и в чем-то прав, но..."
Но ее несло точно так же, как и его.
– Мне что, сплясать для вящего эффекта?
– вообще-то он ее ни о чем подобном не просил, даже напротив, но, начав "во здравие", не могла уже остановиться.
– Хочешь, "цыганочку" сбацаю?
– "Жаннет" повела плечами и развёрнутой
во всю
ширь
грудью. И тряхнула, прокатила волну так, что сердце "мосье Руа" чуть не пропустило пару тактов.
– Или ты танец живота предпочтешь?
– и она показала ему, что может и так.
"Эк его!" - к кому она обращалась? Был ли это риторический вопрос, или она уже смирилась со вполне шизофреническим симбиозом зрелой москвички и сопливой парижанки?
А его действительно проняло, но не тот Федорчук человек, чтобы поддаться. Ни демонстрация силы, ни лесть, ни такие вот провокации ожидаемого эффекта не вызывали. Но и без ответа не оставались.
Ассиметричного