В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
.
– Дмитрий Юрьевич?
Но, слава богу, Дмитрий Вощинин так и не смог стать его вторым я, и к имени Дмитрий, Виктор привыкнуть не успел, так что сначала даже и не понял, что обращаются к нему. А когда понял, когда оценил и смысл слов, и интонацию говорившего, и то, что произнесено его прежнее имя было по-русски, то был уже готов и, более того, четко представлял себе, что и как следует делать. Он никак не отреагировал на оклик, еще раз улыбнулся хозяину кафе и, подняв к носу рюмку, с вожделением принюхался к коньяку.
– Дмитрий Юрьевич!
– голос показался
"Бесчинства анархиствующих элементов в Испании".
Но человек был упорен. Из тех, по-видимому, кого "с мысли не сбить":
– Прошу прощения, месье!
– сказал по-французски невысокий крепкий мужчина, подходя к его столику.
– Да?
– Виктор посмотрел на подошедшего поверх очков совершенно "равнодушным" взглядом, и, верно, преуспел, потому что мужчина уже не просто смутился, а форменным образом опешил, окончательно осознав, что обознался.
Но если уж судьба допустила, чтобы этим утром Федорчука узнал кто-то из "старых парижских знакомых", то она же побеспокоилась и помочь своему протеже, - а Виктор искренне ощущал себя в последнее время ее любимцем, - выйти из положения самым наилучшим образом.
– Месье Поль!
– завопили хором две смазливые девицы, с которыми Виктор провел как-то на днях приятный во всех отношениях вечер.
– Месье Поль!
Девицы вели себя так, словно собирались отдаться Федорчуку "прямо здесь, прямо сейчас", в маленьком уютном кафе, на шатком никак не приспособленном для таких экзерсисов столе. Надо было видеть несчастного Корсакова, весьма далекого от круга людей, способных на такое "раскрепощенное" поведение. Впрочем, и покойного Дмитрия Вощинина он среди таких не числил.
– Прошу прощения, месье, - сказал Корсаков, разводя руками.
– Я обознался... прошу...
И в это мгновение на сцене появилось еще одна "судьба".
– Раймон, - произнес знакомый уже очень многим голос.
– Будь любезен, отошли своих блядей. Я хотела бы обсудить с тобой план гастролей в Италии...
Корсаков мог быть кем угодно, но не узнать женщину, глядящую с множества развешанных по Парижу афиш, он не мог. Не настолько уж он был далек от жизни. Не монах, не анахорет, словом, просто интеллигентный, хорошо воспитанный человек, которому на сей раз не повезло...
4. Степан Матвеев, Барселона, 9 июля 1936 года, пятница
Его разбудил шум выстрелов. За окном, казалось - на этой самой улице, где стоит отель, раздавалась заполошная пальба. И стреляли, как сейчас же понял Степан, отнюдь не из пистолетов и револьверов.
"Что за черт?!"
Если он не ошибался, - а с чего бы ему, спрашивается, ошибаться?
– сегодня с утра было девятое июля... Пятница и... да, все верно: перед тем, как проснуться он слышал сквозь сон колокольный звон, но мятеж-то случится только семнадцатого!
"Или восемнадцатого..." - на всякий случай Матвеев скатился с кровати вниз и, опрокинув на пол стул со своей одеждой, начал одеваться. Надо сказать, натягивать брюки, лежа на спине, та еще работа, но
Приведя себя в некое подобие "божеского вида", Степан выполз из номера в коридор, где ошивалось уже несколько постояльцев обоего пола и разной степени вменяемости. Женщин в дезабилье, впрочем, не наблюдалось, а жаль: в соседнем номере обитала весьма интересная особа, и, если ухаживать за ней Матвеев не собирался, то в удовольствии посмотреть "под шумок" как она выглядит без лишних тряпочек, ни в коем случае себе не отказал бы. Однако не судьба. Барышня тоже была в коридоре, но то ли одевалась она быстрее Матвеева, то ли спала не раздеваясь, но сейчас одета со всею тщательностью, какую можно и должно требовать от благовоспитанной испанки.
– Доброе утро!
– сказал Степан по-французски и, на всякий случай, убрался в простенок между двумя дверями.
– Кто-нибудь в курсе, что здесь происходит?
Но, разумеется, никто этого не знал.
"Черт!" - Матвеев двинулся короткими перебежками к лестнице, стараясь при этом как можно меньше времени находиться в створе дверей комнат выходящих окнами на проспект. Поймать шальную пулю ему совсем не улыбалось, а стрельба на улице никак не прекращалась.
Добравшись до лестницы, он осторожно спустился на первый этаж, но выходить в фойе не стал - большие окна делали это место небезопасным, а рисковать без надобности Матвеев полагал совершенно излишним. Особенно сегодня.
"В особенности теперь..." - и только подумав так, Степан сообразил вдруг, какое у него, несмотря ни на что, хорошее настроение. Он с ним, с этим настроением, проснулся, и испортить его не могли и не смогли ни вспыхивающая тут и там спорадическая стрельба, ни второй уже за последние несколько минут тяжкий разрыв где-то поблизости. Судя по звуковым эффектам, стреляли со стороны моря, то есть, скорее всего, с миноносца, горделиво дефилировавшего вчера вечером вдоль побережья. Но даже это странное событие никакого очевидного эффекта на Матвеева, как выяснилось, не произвело. Открытие это - почти откровение - оказалось столь неожиданным, что Степан даже остановился сразу и присел на ступеньке лестницы, временно задержав так и не начавшуюся еще по-настоящему рекогносцировку.
"Вот, значит, как!" - улыбнулся он, доставая из кармана брюк пачку сигарет.
– Ну, кто бы возражал! Лично я - нет".
Вроде бы по окнам никто не стрелял, и, пожав плечами, Матвеев встал и завершил спуск по лестнице.
– Любезный!
– позвал он портье, прятавшегося за стойкой.
– Нет ли у вас чего-нибудь выпить?
– Бренди?
– оторопело взглянул на него испанец.
– Чудесно!
– улыбнулся в ответ Степан.
– А кто это стреляет?
5. Москва, Кремль, 16 июля 1936 года, пятница