В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
– Ну, что скажешь, баронет?
– А можно я промолчу?
Обсуждать фильм и Татьяну Матвеев решительно не желал. Тем более, с Олегом. Тогда, той ночью в Арденнах, он ведь про нее ничего не знал. Это потом уже выяснилось, что Татьяна и Олег знакомы и как бы даже более чем знакомы...
– А можно я промолчу?
– голос не дрогнул и рука, подхватывающая чашечку с кофе, тоже.
– А что так?
– поднял бровь Олег, совершенно не похожий на себя самого, какого знал и с каким дружил Степан.
– Я тебя, вроде бы, ни в чем не обвинял...
– Ты не обвинял, - согласился Матвеев и демонстративно сделал глоток кофе.
– Ага, - глубокомысленно произнес Ицкович и выпустил клуб ароматного дыма.
– И что это значит, господин риттер?
– закипая, "улыбнулся" Степан.
– Вы что же, во мне ни совести, ни дружеских чувств не числите?
– О, господи!
– воскликнул Олег. Казалось, он совершенно сбит с толку столь ярко выраженными чувствами старого друга, которого знал не хуже, чем тот его.
– Мне тебя
– Меня не надо.
– Так и меня не надо, - улыбнулся Шаунбург очень знакомой, вернее, ставшей уже знакомой за прошедшие полгода улыбкой.
– А потому возвращаюсь к первому вопросу. Что скажешь?
– Скажу, что у тебя оказалось совершенно невероятное чутье, - сдался, наконец, Степан.
– А она - талант.
– Да, - кивнул Олег-Баст, - она талант. И это замечательно, поскольку совершенно меняет расклад в нашей игре, сам знаешь с кем.
– Ну, да, - согласился Матвеев, который и сам уже об этом думал.
– Им теперь придется быть крайне осторожными с мадмуазель Буссе. Это с одной стороны. С другой - она уже имеет или будет вскоре иметь в их глазах свою собственную, никак с тобой не связанную ценность. Ведь знаменитость способна приблизиться к таким людям...
– Ольга Чехова, - кивнул Ицкович.
– И к слову, мне тут одна птичка напела... Знаешь, кто к нашей певунье проявил совершенно определенный интерес?
– Морис Шевалье.
– Пустое, - с улыбкой отмахнулся Олег.
– Пикассо уже написал ее портрет и заваливает цветами.
– А?..
– А она... Впрочем, разве это наше дело?
Показалось Степану или на самом деле в голубых глазах фашиста проступила вполне еврейская грусть? Возможно, что и не показалось, но вот его действительно вдруг снова накрыло волной раздражения. На себя, на нее, на Олега... Однако раздражение раздражением, главное было в другом, в том, о чем Матвеев никому даже намекнуть не мог.
Три человека не в силах повернуть колесо истории вспять, - сказал он тогда, на памятной встрече в Амстердаме, Олегу.
– Ты ведь это собрался сделать, не так ли? Так вот, мы его даже притормозить вряд ли сможем, не то, что остановить.
Так он тогда сказал, потому что так и думал. Однако теперь - и полугода не прошло - все представлялось совсем по-другому. Вот, казалось бы, случайное действие - убийство Генлейна, а какие, черт возьми, последствия! И ведь Олег клянется и божится, что никаких "многоходовок" у него тогда в голове и в помине не было. Генлейн всплыл в памяти почти случайно притом, что Ицкович толком не знал даже, кто он такой этот чешский учитель физкультуры и на кого на самом деле ставит в своей борьбе за равноправие немцев. Советская школа, как известно, самая лучшая в мире, и там им всем рассказали, что Генлейн фашист. А ставил этот фашист, как оказалось, отнюдь не на Гитлера. Он был, разумеется, немецкий националист, но не нацист в духе германской НСДАП и ориентировался скорее на Австрию и, как ни странно, на Англию, с разведкой которой был связан. Но все это знал Степан и знал не тогда, а теперь. А вот тогда, когда полупьяный от "эффекта попаданчества" Ицкович ехал в Прагу, единственное, что было известно наверняка, так это то, что у лидера партии судетских немцев в 1936 году нет еще - просто не может быть - серьезной охраны. Эта-то "малость" и решила дело, и, гляди-ка, куда она их теперь привела!
Во-первых, судетский кризис случился на два года раньше "намеченного" и в совсем иной политической обстановке, осложненной к тому же еще одним политическим убийством - на этот раз маршала Тухачевского в Париже. И Мюнхена нет, и пока не предвидится, и Франция настроена весьма воинственно, если не сказать, агрессивно и явно антинемецки. И не только Франция. Теперь после крови - и, надо сказать, большой крови, - пролитой в Судетах, сдаваться на милость победителя, буде ими окажутся немцы, чехам никак не с руки. И, кажется, в Праге кое-кто это уже твердо осознал и выводы, однозначные, из этого осознания сделал. Бенеш - демократ хренов - договорился с националистом Гайдой, возвратив того уже в апреле на действительную службу и, что характерно, в той же должности, с какой генерала убрали десять лет назад, обвинив - вот юмор-то где!
– в шпионаже в пользу СССР. И вот теперь, уже заместитель начальника чешского генерального штаба, генерал Гайда, - "пробивает" в парламенте новый план вооружений. И откровенно готовит страну к войне на два фронта: против Австрии и Германии, имея при этом за спиной опасную до крайности и ничего не забывшую Польшу. Но и в самой Германии не все так гладко, как случилось в известной истории. О том, что немецкий генералитет был на самом деле отнюдь не в восторге от резких "телодвижений" фюрера им - то есть, Степану и остальным - Ольга рассказала еще в Арденнах. Однако в реальной истории армия быстренько заткнулась, стоило Адольфу "переиграть" Антанту в вопросе о ремилитаризации Рейнской области. И сейчас, когда Гитлер получил такой афронт, положение в Германии безоблачным уже отнюдь не выглядело. И в Судетах пощечина, и в Рейнской области au creux de l'estomac. Впрочем, обольщаться не стоило. Оппозиция в Германии еще по-настоящему не созрела, да и не успеет созреть, если ей, разумеется, не помочь. Уже в начале мая появились первые признаки того, что Англия продавит все-таки возвращение Рейнской области Германии. Не совсем так, как хотел Гитлер, но в качестве компенсации за "умиротворение"
"Не зря", - окончательно решил Степан, подавив поднявшуюся было тоску, и уже спокойно, без раздражения и чувства вины, взглянул на рекламный плакат "Танго в Париже".
Татьяна была хороша на нем. Не лучше Фионы, разумеется, но тоже красавица, и...
"Все будет хорошо, - твердо сказал себе Матвеев, прикуривая очередную сигарету и подзывая официанта, чтобы заказать еще вина.
– А если и плохо... то хотя бы не зря".
3. Виктор Федорчук, Париж, 30 июня 1936 года, среда
Вероятно, ему следовало бы подумать о найме какого-нибудь приличного жилья. О, нет, - ничего роскошного, но все-таки свое, пусть и весьма условно "свое". Гостиница никогда не станет местом, которое можно назвать домом, даже если это очень хорошая гостиница.
Виктор поправил перед зеркалом шейный платок, сдвинул чуть вниз - на нос - очки с круглыми стеклами, так чтобы можно было при желании посмотреть поверх дужек, усмехнулся в стиле Джонни Деппа, глянул на часы: без десяти девять, - и вышел из номера. После вчерашнего, можно было бы и не вставать в такую рань, но привычка вторая натура, а "вчерашнее" - теперь уже не что-то из ряда вон выходящее, но образ жизни. И раз уж проснулся, то следует подумать о еде, а это, увы, нечто-то такое, что, не имея собственной кухни, получить можно только в каком-нибудь кафе или бистро, - в гостиничном ресторане ему не нравилось не только меню. Слишком большое помещение, слишком много народу, а Виктору за завтраком хотелось побыть "одному". И пусть для человека, не первый месяц проживающего в гостинице, - одиночество принципиально недостижимо, но стремиться-то к идеалу никто запретить не может. А тихое уютное кафе - всего в пяти минутах неторопливой ходьбы...
Хозяин Виктора уже знал, а потому, не задавая лишних вопросов, положил на столик утреннюю "Le Figaro" и поставил стакан минеральной воды "Perrier". Ну, а кофе с коньяком - единственная "еда", на которую Виктор был способен по утрам, - должны были появиться чуть позже. Но Федорчук никуда и не спешил. Он выложил на столешницу сигареты и спички, закурил и раскрыл газету.
Визит премьер-министра Бенеша в Москву...
"Однако!"
Трудно сказать, было ли интересно читать газеты в "настоящем" 1936 году, но сейчас, что ни день, пресса приносила такие новости, что оставалось только руками развести! И что же, милостивые государи, должно означать данное сообщение? Ездил ли Бенеш в Москву в конце июня тридцать шестого? Этого, скорей всего, не смогла бы сказать даже - знающая, казалось всё - баронесса Альбедиль-Николова. Однако, если брать события "в целокупности", чехи не уставали удивлять ошеломленную Европу своими крайне резкими движениями. Впрочем, кое-кто им в этом самозабвенно помогал, так что скучать не приходилось. Не успела еще угаснуть пальба в Судетах, и Лига Наций - не без вмешательства одного из ее создателей - только-только начала неторопливый разворот "лицом к немецкой проблеме", а в Праге, при молчаливом одобрении Коминтерна, уже состоялся противоестественный союз коммунистов, национально-социалистической партии, Града, и крайне правых. Похоже, Бенеш и некоторые другие чешские политики успели осознать, чем чреваты для них последние события в Судетах. Но, с другой стороны, не в вакууме же они жили? Отнюдь нет. Германия заключила союз с Австрией, и сближение этих двух стран, населенных, в сущности, одним и тем же народом - немцами - начинало пугать не одних лишь чехов. Но ведь в Берлине и Вене не молчали, а говорили, и говорили нервно и громко. Почти кричали. Гитлер так и вовсе впал в истерику во время последней речи в Нюрнберге. А у чехов, если кто забыл, не с одними немцами не срослось. Польша с Венгрией только и делали, что "внимательно следили за событиями", то есть, попросту ждали подходящего момента, чтобы вцепиться чехам в глотку. И никакая Малая Антанта ничем помочь здесь не могла. У Румынии и Югославии хватало своих проблем. Так что чехам ориентироваться приходилось на собственные - не такие уж и значительные, если честно - ресурсы, да на сильных мира сего: на Францию, роман с которой пока еще не совсем выдохся, и на Советский Союз, неожиданно оказавшийся не просто дружелюбным нейтралом, а, пожалуй, даже надежным союзником. Англия имела в этой игре собственные интересы и Чехословакии определенно не сочувствовала. Вернее она сочувствовала и тем, и другим, а главное думала о себе и своих вечных интересах. Из остальных игроков следовало, вероятно, принять во внимание позицию Италии, но итальянцы стремительно эволюционировали от "объективного нейтралитета" к "душевному согласию" с явно набиравшей силу Германией.
Визит премьер-министра Бенеша в Москву...
"И что последует за этим?"
– Ваш кофе, месье, - хозяин поставил перед ним чашку с горячим и одуряюще ароматным напитком и улыбнулся, пододвигая рюмку с коньяком.
– И ваш коньяк.
– Благодарю вас, Гастон. Вы неподражаемы!
– ответил любезностью на любезность Виктор, и в этот момент его неожиданно позвали с бульвара.
– Дмитрий?!
–
окликнули с очень характерной интонацией: неуверенность, растерянность, сдерживаемая радость