В третью стражу
Шрифт:
Жаннет сидела, свернувшись в кресле калачиком. Подобрав под себя ноги и подперев подбородок ладошкой, казалось, была само внимание. Только блеск глаз выдавал готовность в любой момент «обострить ситуацию» до любой потребной степени.
— Будем выстраивать безукоризненную программу, чтобы «катать» минимум год. — Это возражений у Татьяны не вызывало. — Два отделения с эмоциями, как на качелях: взлёт — спад, плато, новый взлет… Начнём с «боевиков», потом лирика, потом снова под дых слушателю, а в конце что-нибудь слезогонное.
— Это всё конечно очень интересно и где-то даже правильно, — слегка растягивая гласные, ответила Таня, будто копируя кого-то, и даже дымком табачным приправила, — однако как там у нас
— Представь, что ты играешь для своих бабушек и дедушек, — предложил Виктор, в тайне радуясь, что разговор вошел в конструктивное русло. — Впрочем, наш репертуар вполне себе «стариковский». Олег, когда говорил про «листья желтые» и «вернисаж», знал, о чем говорит. Психолог все-таки.
— Ну, подбирал, допустим, не только Олег…
«Обана! — в смятении подумал Виктор. — И чем же он ее так?»
— Музыку записывал ты, переводы делали ты и Степа…
— А «Бесаме мучо»? — Возразил Виктор, принципиально не принимавший несправедливость. — А Парижское танго?
— Ладно, — «кивнула» длинными ресницами Таня. — Дальше-то что?
«А ведь она сознательно или нет, копирует интонации Ицковича. К гадалке не ходи! Эк её…».
Тут, как нельзя кстати, Виктор вспомнил нетрезвые, но оттого не ставшие менее актуальными, откровения одного персонажа из прошлой жизни. Не самого выдающегося, но вполне себе крепкого профессионала — продюсера. Был у этого работника, с позволения сказать, шоу-бизнеса маленький пунктик, — после первой бутылки и до начала третьей, — он любил делиться «секретами» своего непростого и, — «оч-ч-ень опасного. Слышишь, Витька, смертельно опасного! Не затрахают до смерти, так сопьёшься…» — ремесла.
«Всё-таки пригодилось общение с творческой интеллигенцией! «
— Слушателя нужно убить и съесть. — Сказал он, почти дословно, цитируя друга Пашу. — Потом закопать. Потом откопать, оживить, снова убить и съесть. Они нам нужны расслабленные и беспомощные. Помнишь, как у Анчарова? — он положил руки на клавиши:
«Я пришел и сел. И без тени страха, Как молния ясен И быстр, Я нацелился в зал Токкатою Баха И нажал Басовый регистр.«Даже так…» — До встречи в Брюсселе — ну не считать же знакомством мимолетный обмен взглядами в Гааге! — Татьяна о Викторе если и слышала, то исключительно в контексте «детских» воспоминаний Ицковича. Однако не даром говорится, скажи, кто твой друг… Так обычно и получается. Люди неспроста сближаются, и дружба — в отличие от любви — никогда на пустом месте не вырастает. А Виктор между тем продолжал, тихонько аккомпанируя себе на рояле:
О, только музыкой, Не словами Всколыхнулась Земная твердь. Звуки поплыли Над головами, Вкрадчивые, Как смерть» [247] .247
— вернёмся к нашим баранам (фр. устар.)
— Я видел: галёрка бежала к сцене, где я в токкатном бреду, и видел я, иностранный священник плакал в первом ряду… — тихо продолжила Таня. — Не боишься?
— Чего? — также вполголоса, как будто не расслышав, спросил Виктор, и повторил, — чего мне бояться, после того что уже сделано? Если
— Когда «Вечную любовь» пела? Да? У тебя, Витя, тогда глаза стали совсем чужие, — испуганные немного и удивлённые одновременно. Скажи, ему… этому мальчику, понравилось, как я пою?
— Очень. Если ты не против, мы ещё раз повторим… Не вставай с кресла. Давай, так как есть…
Une vie d'amour Que l'on s''etait jur'ee Et que le temps a d'esarticul'ee Jour apr`es jour Blesse mes pens'ees Tant des mots d'amour En nos coeurs 'etouff'es [248] …248
— стихи Михаила Анчарова.
Федорчук, неожиданно для себя, стал подпевать. Под сурдинку, вторым голосом. Он продолжал играть, одновременно вплетая свой приглушенный баритон, в ткань песни, создаваемую голосом Татьяны, а та, удивившись поначалу — певцом-то, вернее, певицей у них была назначена она одна — приняла новые правила и подстраивалась под них. Два голоса звучали, не перебивая друг друга, следуя за путеводной нитью мелодии, превращая её в нечто большее, чем просто «произведение для фортепьяно и голоса»…
«А она, пожалуй, надумала себе невесть что. — Несмотря на кажущуюся беспечность и только что бывшие свои и Танины эскапады, разум Виктора всё-таки был холоден. Пусть не целиком, но в той его части, которая отвечала за инстинкт самосохранения, помноженный на не самый банальный жизненный опыт. — А то с чего бы ей так старательно изображать из себя девчонку? Да и я забылся на радостях от того что хоть сегодня никаких пакостей изобретать не надо. Повёл себя как с сестрёнкой. Младшей… Которой у меня никогда не было… Идиот! — Оправдания Федорчука перед самим собой были слабыми и, по правде говоря, запоздалыми. — Впрочем, разница в возрасте… «тамошнем»… вполне подходящая. Всё равно неправильно. Извиниться? Будет ещё хуже. Оставим как есть. Я прокололся, она подыграла… Я спохватился, но сделал вид, что принял игру. Нет, не так — просто принял. Потому что отступать было поздно. Будет повод — сыграем ещё».
— Послушай, — прервала его мысли Татьяна, — ты же бизнесмен… Нет, наш антрепренер, конечно, умеет, наверное, деньги делать, но…
С Куртом Рамсфельдом — антрепренером из Берлина, связался еще перед своим отъездом Олег, но сделал это, разумеется, не от своего лица, а от имени «новорожденного» месье Лежёна. Сказать, что антрепренер был этому звонку рад, значит, ничего не сказать. Но, что конкретно он сделает для «раскручивания» Татьяны, что мог для этого сделать, оставалось пока неизвестно.
— Ты меня на радио отправить хотел… — Что-то вдруг начало подниматься в душе, что-то важное, но пока еще «нечленораздельное». — А тут ведь еще никаких хит парадов…
— Да, — понимающе кивнул Федорчук, — я уже об этом думал. Куда ни кинь, всюду клин… Ну дадим мы десяток другой концертов, ну узнает о нас две-три тысячи человек, проплатим пару заметок в прессе — это все не то! Не тот уровень, не те деньги… Так раскручиваться — годы понадобятся! Нужно выходить на граммофонные компании. И подумать, как действительно на радио пробиться…