В твоей власти
Шрифт:
А на утро она проснулась с дичайшей головной болью. Скрутившись под одеялом в комочек, мечтала рассыпаться на атомы, но кто же даст ей отдыха?
— Юная мисс, ваш завтрак готов, вставайте, — горничная Люсиль была, как всегда, безжалостна. Одна из немногих старожилов, она напоминала живого робота. Фигуристая, крепенькая, с дежурной и полностью отстраненной улыбкой на скуластом лице.
— Ещё пять минут…
— Вставайте, — вежливый голос звякнул сталью. Как всегда.
Николь со вздохом подчинилась. Опять ведь нажалуется отцу, и тот для профилактики велит устраивать подъем
На столе дымилась ненавистная запеканка. Есть нелюбимую пищу ее тоже научили, но отнюдь не разговорами. Николь вылезла из-под одеяла и огляделась. Оборотня в комнате не было.
— А где…
— Животное на досмотре. Впредь вам запрещено сажать его за стол, — буднично сообщила Люсиль.
Сука. Лишь бы своя задница в тепле была. И разговоры с такими — пустая трата времени. Выдохнув, Николь принялась запихивать в себя запеканку. Чем быстрее мерзость окажется в желудке, тем лучше. А взгляд так и бегал по комнате. И мысли жалят маленькими злыми осами. На досмотре? Это как? Что там с ним делают? Для чего?
Когда последний кусок оказался в желудке, порхавшая по комнате Люсиль опять подала голос.
— Мистер Оржевски ждет вас в своем кабинете. Поторопитесь.
Вот черт. Когда папаша вызывает на ковер, ничем хорошим это не заканчивается. Николь лихорадочно соображала, что такого успел нагородить Макс и в каком свете выставить произошедшее. Только бы оборотня не тронули! Он ведь не причем!
Запрыгнув в джинсы и натянув рубашку с воротником под горло, она сколола волосы простой заколкой. Люсиль недовольно цокнула и вместо кроссовок выудила из обувного шкафа черные туфли на высоком каблуке. Пришлось уступить и натягивать на себя замшевые копытца.
Подгонять не было нужды — Николь пулей летела по коридорам. Идиотское воображение рисовало лежавшего на полу оборотня. Избитого, не умеющего ответить хотя бы криком. Беззащитного, как… Николь крепко зажмурилась, отгоняя оживший кошмар, и что есть силы схватилась за изогнутую дверную ручку. Отец не любил нормальных магнитных дверей. Предпочитал обстановку «под старину». Аристократ, черт его дери, недоделанный.
Толкнув тяжелую дверь, вошла в кабинет и едва успела проглотить вздох облегчения. Оборотень стоял у стены, и видимых повреждений на нем не было. Да и руки зажили… Стало как-то жарковато. Фигура у него, конечно, просто ходячий секс…
— Ты разучилась хорошим манерам? — прилетело с порога в лоб.
Папаша сел на своего любимого конька — провоцировал. Крючками слов вытаскивая из нее ярость, густо сдобренную ненавистью и страхом. Любил это. Доводил до ручки, получая изощренное удовольствие, а потом с головой окунал в дерьмо наказания. Раз за разом опускал морально, демонстрируя ее полную зависимость. Необходимость подчинятся ему — богатому и бездушному ублюдку, что по какой-то дикой случайности стал ее отцом.
Моральное насилие немногим лучше физического, но после долгих попыток сопротивления Николь с горем пополам сумела абстрагироваться.
— Прости, отец.
Голос монотонный, взгляд — строго на переносицу. И главное — не думать, с каким удовольствием она бы воткнула вон ту брендовую
— Твой брат прав, животное должно есть с пола.
Животных тут два. Макс, развалившийся в угловом кресле и явно получавший от происходящего удовольствие, и сам отец. Но она смолчала. Как и много раз до этого. Господи, только бы в аду был приготовлен отдельный котел для таких сволочей! И миски с какой-нибудь тухлятиной.
— Я поняла, — шепнула на одном дыхании, чтобы голос не дрогнул.
Отец прищурился. В серых глазах мелькнуло предвкушение — ее спектаклю не верили ни на грош. Но предстоявшую экзекуцию оборвала телефонная трель.
На породистом лице папаши не дрогнул ни один мускул, но Николь представляла, в какой он ярости — посмели прервать самого Бенедикта Оржевски. Секретарше придется отрабатывать всеми способами, если это она, конечно.
— Да! — рыкнул в трубку. — Соединяй, — уже спокойнее.
Надо же, важный звонок. Николь тихонько перевела дух, и снова покосилась на безучастного оборотня. Тот вообще не подавал вида, что понимает происходящее. В какой-то мере Николь ему завидовала. Он не здесь, только оболочка, исполнительная и равнодушная.
— … Да, разумеется. Передам. Обязательно придёт…
Острый укол взгляда заставил поежиться. О ней говорят. Не иначе, как мистер Коллинз-Грин. То есть Айрон.
Макс тоже посмотрел на нее. Глаза темные, и ухмылка с морды съехала. С чего бы? Николь не успела как следует обдумать мысль, отец попрощался и положил трубку.
— Через три дня у Айрона состоится вечер в честь дня рождения, — объявил сухо. — Ты приглашена. И в этот раз озаботься подарком лично.
Вот черт. Походы по магазинам…
— Что купить человеку, которого совсем не знаешь?
Николь с тоской смотрела на витрину. Оборотень молчал. Стоял за ее плечом, не обращая внимания на обстановку вокруг и явно заинтересованные взгляды.
Жителей Верхнего и Среднего Сектора не удивишь личным рабом. В основном, конечно, оборотни вели себя более эмоционально. И не были такими огромными… Двуликие все без исключения могли гордиться своими физическими данными, но ее охранник — это просто жемчужина какая-то. Хотя чего еще ожидать от отца? Он был повернут на "самом-самом". Только вот детки подкачали. Макса с такой же генетической поломкой, как папаша — уже полностью бесплоден, а она… Иногда Николь мечтала, чтобы у Бенедикта Оржевски было семеро по лавкам. Тогда, возможно, их с матерью оставили бы в покое. Или прикопали в Нижнем Секторе… Отец мог. И практиковал.
— Что подарить... — повторила задумчиво. — Что бы ты подарил?
Оборотень не ответил ей, конечно. Но, неожиданно, разговаривать с ним оказалось интересно. Совсем одичала — мерещилось, что ее слушают.
— Ты бы подарил нож в спину, — вздохнула тихонько. — Как тебя такого только поймать умудрились… Наверное, весь отряд ловцов полег.
Рабы имели свойство заканчиваться, а оборотни не горели желанием обзаводиться ошейником. Любого из них могли обвинить в какой-нибудь ерунде и отправить на конвейер. И если раньше суды хоть сколько-нибудь защищали права двуликих, то со временем бедняг загнали в самые трущобы.