В твоих объятиях

Гринвуд Лей Б.

Виктория хорошо могла понять его желание выкупить обратно ранчо, которое по праву должно было бы принадлежать ему.

– Я предложил им смехотворно низкую цену, и они согласились. Так вот, когда я занимался оформлением бумаг, я услышал историю об убийстве сына судьи Блейзера. Она так походила на приключения Куини, что я не смог удержаться. Судья с семьей находился в поездке в Остине, но я пошел к шерифу и предложил доставить тебя обратно.

– Сколько судья готов заплатить за это?

– Я не спрашивал. – Тринити поднялся на ноги. –

Уже поздно. Завтра у нас долгая дорога.

– У нас всегда долгая дорога, – вздохнула Виктория, понимая, что его откровенности закончились.

Виктория улеглась, но заснуть не могла. Она не могла выбросить из головы рассказ Тринити. Теперь она сумела понять его преданность этому занятию. У множества людей имеется дело, которому они посвящают всю жизнь. Она ненавидела дело Тринити, но его резоны были вполне похвальны. А поскольку он не брал за это денег, оно превращалось в некий крестовый поход за справедливостью. Как могла она осуждать человека за это?

Очень легко, если этот человек вез ее назад, чтобы отправить на виселицу за преступление, которого она не совершала.

Но даже это соображение больше не имело силы возбудить в ней прежний гнев против него. Он не отвечал за то, что ее осудили по ошибке. Он просто делал то, что велит закон.

Виктория почувствовала отвращение к себе. Она старательно подыскивала оправдания человеку, который обманом увез ее из дома. И все только потому, что он был красив, обаятелен, забавен и бесстрашен...

От его прикосновения она таяла. Последние несколько дней она его избегала, но все время помнила, с какой легкостью он вскинул ее в седло, как держал ее подвешенной в воздухе на одной руке... А его улыбка всегда вызывала в ней невольный отклик.

Но больше всего трогали ее сердце и рассеивали гнев те моменты, когда она заставала его наедине с его мыслями, моменты, когда его боль выходила наружу. В эти моменты он не был ни врагом, ни другом, а просто человеком, нуждавшимся в любви и доверии. Ему так не хватало кого-то близкого.

И Виктория знала, что отчаянно хочет быть этим близким.

* * *

– Вот. Тебе нужно иметь это при себе.

Это было на следующее утро. Виктория готовилась сесть на лошадь, когда Тринити протянул ей ружье. Потрясенная, она уставилась ему в лицо, но он отвернулся, чтобы приторочить чехол от ружья к ее седлу.

– Что заставило тебя решиться дать мне ружье?

– Я еще дам патронов. Если тебе понадобится стрелять, некогда будет их просить.

– Ты уверен, что можешь мне доверять?

– Ты его не используешь против меня.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я тебе нравлюсь. Ты сейчас страшно зла на меня, – добавил Тринити, видя, как Виктория возмущенно выпрямилась, – но ты не захочешь причинить вред тому, кто тебе нравится.

Виктория лишилась дара речи. Теперь она вдруг поняла, что хотя несколько раз пробовала

убежать, но никогда не пыталась украсть револьвер. Каждый день, проводя долгие часы в седле, она обдумывала различные способы избавления от Тринити, но ни один из них не был связан с его убийством.

Потому что она этого не хотела. Никогда не хотела... даже тогда, когда была в ярости из-за его предательства или боялась за свою жизнь. Она даже жалела, что поцарапала его.

– Это одна из причин, по которой я поверил, что ты невиновна. – Тринити запихнул две коробки с патронами в ее седельную сумку. – Если ты не стала калечить меня после всего, что я с тобой сделал... значит, ты не стреляла в Джеба.

– Ты не можешь это знать.

– Прошлой ночью, когда я вернулся от лошадей, я заметил, что забыл свое ружье около седла.

– Беспечно.

– Несомненно. Но я понял две вещи. Первая: я достаточно тебе доверяю, чтобы забыть взять ружье с собой. Вторая: ты не станешь его использовать, даже если подвернется шанс.

– Мне стыдно признаться, но я совершенно не обратила на это внимания.

– Обратила бы, если бы хотела им воспользоваться. Дай-ка я подсажу тебя в седло.

Виктория забыла, как жарко может быть в пустыне. Два дня они ехали по иссушенной земле юго-восточной Аризоны. В этой местности не было ни родников, ни весенних дождей, от которых так пышно зеленели травы на ранчо ее дяди. Даже в реках было мало воды, а промоины были просто сухими. Гребни угловатых скал беспорядочно выступали из сухой почвы то здесь, то там. В нижних частях склонов гор или в глубине каньонов росли редкие платаны, ясени, ивы, орех и вишня, но чаще горы были безлесными, а на пустынной равнине были разбросаны акации, юкка, мескит, креозотовые кусты и разнообразные кактусы.

С момента как они оставили позади прохладу холмов. Тринити почти не разговаривал. Одно лишь слово – «апачи» – словно повисло в воздухе между ними. Дважды они натыкались на следы неподкованных пони. И рядом не было других следов. Ни отпечатков женских мокасин, ни босых детских ног, ни собачьих лап, ни мусора. Это были следы отряда воинов, настроенных стереть с лица земли белых людей, укравших их землю.

В первый же вечер после того, как они заметили следы индейцев, Тринити поехал в лагерь Рыжего, рассказал ему об этом и настоятельно посоветовал повернуть назад. Рыжий отказался. На второй вечер Тринити пригласил Рыжего присоединиться к их лагерю.

– А ты не боишься, что когда повернешься спиной, я пристрелю тебя?

Тринити посмотрел ему прямо в глаза:

– Нет, не боюсь. Ты парень импульсивный, но не дурак. Ты чертовски хорошо знаешь, что если за нами идут апачи, тебе без меня отсюда не выбраться. То, что они сделают с тобой, будет достаточно плохо, а вот о том, что они сделают с Викторией, лучше вообще не думать.

– Почему ты решил, что я отсюда не выберусь?

– Ты не умеешь воевать с апачами. Они убьют тебя в первый же день.