В тяжкую пору
Шрифт:
Девушка была настолько травмирована, что втолковать ей даже самые простые вещи не удавалось. Она настойчиво повторяла про самолет и про маму, которая осталась в Киеве.
Медикаментов и бинтов Плотников не достал. Сельская больница, где размещался медсанбат какой-то нашей дивизии, была разгромлена гитлеровцами.
— Но ведь все же не зря ходили? — спросил с надеждой Плотников.
— Конечно, не зря. Человека спасли. Теперь у нас одним фельдшером больше.
— Можно будет снова в разведку?
— Поживем — увидим. Сейчас на очереди иное дело.
Разведчик
Вчера туда вернулся помещик. Потребовал, чтобы в течение 24 часов крестьяне возвратили все его имущество, иначе будут повешены десять заложников. С помещиком прибыли чины немецкой полевой жандармерии.
Мы надумали совершить днем нападение на эту лесную деревушку. На площадь, где уже стояла виселица, пробрались наши товарищи в гражданском. Командирская рота Сытника подошла к деревне огородами, с двух сторон.
Помещик в крагах, черном плаще и зеленой фетровой шляпе, жестикулируя, произносил речь перед согнанными на площадь крестьянами.
Дело даже не дошло до стрельбы. Связанные по рукам жандармы уже стояли в стороне. А помещик, пять минут назад грозивший крестьянам, сам болтался в петле, подготовленном для заложников. Желтые начищенные краги покачивались перед толпой. Зеленая шляпа с пером валялась на земле.
Харченко взбежал на крыльцо.
— Товарищи, власть Советов существует! Красная Армия существует. Не верьте гадам — фашистам и их холуям. На советской земле не бывать помещикам.
Позднее Харченко уверял, что он тогда без подготовки и без листка произнес самую сильную в своей жизни речь. Наглядным пособием к ней служил вздернутый помещик.
Ночью мы попытались форсировать Вилию у деревни Заньки, но потерпели неудачу. Противник обнаружил передовую роту. Полная луна заливала отлогий берег и поверхность реки. Рвавшиеся в воде мины поднимали золотые фонтаны. Едва бойцы вскакивали, по ним били пулеметы и опять укладывали на землю.
Сделали еще одну попытку и, когда она не удалась, отвели взводы в лес. Но на прежнее место возвращаться нельзя было. Прошли километра четыре на север и остановились. Требовалось хорошенько продумать и разобраться в том, что произошло и как действовать дальше. Река неглубокая. Но без моста ее не одолеть, раненым не перебраться вброд или вплавь.
В следующую ночь луну прикрыли облака. Одна группа демонстративно начала двигаться к Занькам. Немцы сразу же открыли пулеметно-минометный огонь. Тем временем приступили к форсированию реки севернее и южнее Заньков.
Я находился с северной группой. Первым переправился на правый берег взвод разведчиков, который вел Петренко. С ходу бойцы ворвались в ближнюю хату. Не дали проснуться солдатам противника. В темноте действовали штыками, ножами.
Но гитлеровцы уже выскакивали из соседнего дома. Один наш боец убит, двое ранено. Петренко сгоряча вскочил в избу. Там — ни души. Бросился обратно, навстречу немцы. Захлопнул дверь, прижал ее. Гитлеровцы стали слать пули наугад. Две из них угодили Петренко в мягкое место. Не подоспей тут наши, участь майора
Однако, прежде чем добраться до деревни, нам пришлось пережить неприятные минуты. Едва мы, мокрые до нитки, оказались на берегу, как прямо в лоб хлестнули пулеметные очереди. Знаешь — надо вперед, хочешь встать, но… лежишь распластавшись, прижав голову к земле, стараешься не дышать, чтобы не поднималась спина.
Подаю команду:
— Справа и слева по одному — вперед!
Однако ни справа, ни слева никто не поднимается.
Вражеские пули то взбивают пыль перед носом, то с легким присвистом уходят в воду.
Вдруг рывком вскакивает Коровкин. Я, как в тумане, за ним. Падаю. Слышу тяжелый топот сзади. Справа кто-то плюхается в мокрой одежде. Коровкин снова бежит вперед. Поле ожило.
Но форсировали реку мы на фронте в двести метров, а сейчас перебегаем едва не змейкой, один за другим…
Выручив Петренко, поворачиваем на Заньки. Наш совместный с южной группой удар должен обеспечить захват деревни и моста.
В Заньках беспорядочная стрельба, рукопашные схватки, стоны, проклятья. В темноте не разберешь — где свои, где чужие. Кто-то с руганью налетает на меня. У самых глаз — дуло пистолета.
— Карапетян!
— Ай, не узнал!
Карапетян командует арьергардом. Значит, арьергард к раненые уже по эту сторону Вилии? Нет, ничего не значит. В темноте Карапетян потерял управление. Часть людей здесь, часть — на том берегу.
Раздается треск мотоциклов. Сразу не сообразишь, откуда. Но уже слышишь: в треск этот влились пулеметные трели и захлестнули его.
Мы отходим к лесу, что начинается за узкой безымянной речушкой. Вилия позади. Далась она нам нелегко и не дешево. Людей в отряде стало меньше: одни погибли в бою, других просто растеряли. Особенно поредел арьергард. В лесу опять придется собирать бойцов.
В пути меня нагоняет Боженко. После того памятного разговора мы не встречались. Подполковник тяжело дышит. Мокрые седые волосы падают на лицо.
— Не прав я, пожалуй, был… Все время об этом думаю… Нельзя отряд распускать.
Он ждет моего ответа. Я молчу. Прошли десяток шагов Боженко не выдерживает:
— Прошу забыть о том случае. Нервы, видно, сдали.
— Постараюсь.
Но знаю: о таком не забудешь. Боженко это тоже понимает. Ссутулился, постепенно отстает.
Еще не успели обосноваться в лесу, как к лагерю вначале небольшими группами, а потом толпами потянулись колхозники. Появились подводы с хлебом, мясом, молоком.
Мы глотали слезы, глядя на этот обоз. Харченко пытался что-то сказать, но его оборвал маленький, щуплый старик.
— Не треба, сынку.
Беспокоился только доктор Калинин. Он бегал от одного взвода к другому.
— Товарищи, не ешьте сразу помногу. Пусть хлеб хоть немного зачерствеет.
Бойцы отшучивались.
На лужайке, где остановился штаб, сидел бригадир, члены правления, колхозные деды. Бригадир в выходном черном костюме, на лацкане медаль Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Посасывая трубку с самосадом, он не спеша рассказывает: