В усадьбе

Лейкин Николай Александрович

— Также и люди. Который ежели ко двору, то онъ все длаетъ, чтобы этому человку въ прокъ шло. Пища та же самая, а человкъ гладкій длается, полный, нигд его

не заколупнешь. А вонъ наша Феона. Она прямо не ко двору. Что ни попьетъ, что ни постъ — ничего ей въ прокъ нейдетъ. Худая какъ щепка, кашли у ней всякіе.

— Да я думаю, что у ней чахотка.

— Да отчего чахотка? Отъ того самаго, что она ему не ко двору. Не ко двору, а живетъ на мст. Вотъ онъ ее и не любитъ.

— Да вдь никогда не жаловалась она, чтобы ее домовой душилъ.

— Мало ли что не жаловалась! Онъ хитеръ. Онъ исподтишка изводитъ! Да и какъ не душилъ! Душилъ и по сейчасъ душитъ. Не душитъ руками, такъ душитъ кашлемъ. Отъ кашля она извелась — ну, это онъ.

— Спаси Господи и помилуй всякаго! вздыхаетъ горничная. — А только пора ужъ отсюда съзжать. Ой-ой, какъ пора! Ну, что хорошаго

теперь? Грязь, слякоть, ночи темныя, непроглядныя, въ дом мыши скребутся. Мышей у насъ страсть что развелось.

— Это опять онъ. Онъ навелъ ихъ. Онъ… Чтобъ мышами выживать. Передъ отъздомъ ужъ всегда и мышь пойдетъ, и крыса, и тараканъ, и блоха, и клопъ, и всякая нечисть. Все на тебя нападетъ, чтобъ выживать, закончилъ кучеръ и спросилъ:- А не слышно, когда господа думаютъ съзжать?

Горничная хотла что-то отвчать, но въ это время на крыльц показался поваръ и закричалъ:

— Дарья! Да что жъ ты тамъ запропастилась! Господа сидятъ за кофеемъ и ждутъ сливокъ, а ты съ кучеромъ бобы разводишь. Иди скорй. Вдь они ругаются.

— Охъ, чтобъ имъ ни дна, ни покрышки! Я про нихъ-то и забыла! воскликнула горничная и бросилась бжать по доск по направленію къ крыльцу.

1893