В Венеции
Шрифт:
— А вот посмотрите!
Дон Камилло обернулся и увидел посиневшее лицо и мертвые открытые глаза старика Антонио. Сотни голосов при несмолкаемых криках давали ему объяснения, и если бы не рассказ Джакопо, то трудно было бы разобраться в этом шуме.
— Правосудия! — кричали взволнованные голоса. Рыбаки поднимали голову старого Антонио, чтобы выставить ее на яркий свет луны. — Правосудия во дворце и хлеба на площади!
— Просите этого у Сената! — сказал Джакопо насмешливым тоном, который он не старался скрывать.
— Ты полагаешь, что наш товарищ наказан таким образом за проявленную им вчера смелость?
— В Венеции
— Они нам запрещают закидывать сети в канале Орфано [35] из боязни чтоб не обнаружились тайны их правосудия, а теперь у них уже хватило смелости утопить одного из наших среди наших рыболовных гондол.
— Правосудия! Правосудия! — вновь закричали многочисленные хриплые голоса.
— На площадь святого Марка! Сложим труп к ногам самого дожа! Вперед, товарищи! Пусть кровь Антонио падет на головы его убийц!
35
Канал Орфано был назначен для выполнения в его водах тайных казней; в нем поэтому была запрещена рыбная ловля. (Прим. ред.)
Рыбаки снова взялись за весла и быстро направились к Большому каналу.
Эта встреча произвела сильное впечатление на Аннину. Дон Камилло воспользовался ее испугом для дальнейшего допроса, потому что время не допускало никаких промедлений.
Когда возмущенные рыбаки с криками въезжали в город, гондола дона Камилло Монфорте двигалась вперед по обширной спокойной поверхности лагун.
Глава XXII
Легко представить себе ту тревогу, с которой патриции слушали крики рыбаков, направляясь к Большой площади. Некоторые из них, сознавая все, что было шаткого в их положении, давно уже предчувствовали близкую гибель государственного устройства Венеции и уже придумывали наиболее надежные меры к обеспечению своей личной безопасности. Другие слушали эти крики с удивлением и воображали, что они возвещали какую-нибудь победу святого Марка. Только немногие понимали опасность.
Рыбаки не были в состоянии ни определить свои собственные силы, ни обдумать свои случайные выгоды; они действовали только под влиянием порыва. Вчерашнее торжество их старого товарища, холодный отказ дожа и происшествия на Лидо, которые кончились смертью Антонио, — все это возмутило их.
Войдя в канал, они должны были замедлить ход, так как недостаток пространства не позволял даже пользоваться веслами. Каждый желал быть ближе к телу Антонио. Приблизившись: к мосту Риальто, часть их вышла на берег и ближайшими улицами направилась к площади. Остальные лодки, менее стесненные, могли продвигаться быстрее.
В это время какая-то гондола, экипаж которой был вдвое многочисленнее обыкновенного, быстро вышла из бокового канала и, повернув в Большой, очутилась, совершенно случайно, как-раз против сплошной линии рыбацких лодок. Гондольеры казались удивленными этим необыкновенным зрелищем и с минуту не знали, к какой стороне им примкнуть.
— Это гондола республики! — закричали рыбаки.
А один голос добавил: «Канал Орфано!»
Простого подозрения относительно поручения, которое приписывали гондоле эти два слова, в подобную минуту было достаточно, чтобы возбудить среди рыбаков новую вспышку ярости. С угрожающими криками часть лодок кинулась
Ободренные этим успехом, рыбаки схватили пустую гондолу и повели ее среди своей флотилии, оглашая воздух торжествующими криками. Некоторые из них, из любопытства, проникли в каюту, обтянутую черным сукном и похожую благодаря этому на катафалк. В ту же минуту они вышли обратно и вывели с собой монаха.
— Кто ты такой? — спросил монаха хриплым голосом тот из рыбаков, который играл в этот день роль предводителя.
— Как видишь, я монах-кармелит.
— Служишь ли ты правительству? Ездил ли ты на канал Орфано затем, чтобы дать отпущение какому-нибудь несчастному?
— Я здесь не один, а при даме, которая нуждается в моих советах и молитвах. Свободный человек и заключенный одинаково могут рассчитывать на мои заботы.
— Оказывается, ты не гордец и, вероятно, согласен помолиться за одного бедняка?
— Я не вижу никакой разницы между дожем и рыбаком. Но я все-таки не хотел бы оставить моих спутниц, которые…
— С ними ничего не случится. Ну, войди в мою лодку!
Отец Ансельм вернулся в каюту казенной гондолы, объяснил все происшествие своим испуганным спутницам и затем вышел, чтобы исполнить требование рыбаков. Его повели в гондолу, которая была впереди всех, и указали тело старого рыбака.
— Перед тобой тело честного рыбака, — сказал его спутник, — между нами он был самый старый и ловкий рыбак, готовый всегда помочь своему товарищу.
— Я охотно верю тебе.
— Вчера он вышел победителем над лучшими гондольерами Венеции, и за то, что он попросил свободы для своего внука, республика убила его.
Лодки двинулись дальше.
Эта процессия представляла странное зрелище. Впереди всех плыла гондола с останками Антонио. Монах с обнаженной головой и с скрещенными на груди руками стоял у изголовья. Слышался только равномерный плеск весел и дрожащий голос монаха, прерываемый время от времени пением рыбаков.
Большая республиканская гондола шла в середине этой движущейся массы, потому что рыбаки не хотели отказаться от своего трофея. В таком порядке эта торжественная процессия въехала в порт и причалила к набережной в конце Пьяцетты.
Площадь святого Марка представляла в эту минуту интересную картину. Огни в кофейнях исчезли, любители веселья поспешили скрыться, боясь смешаться с рыбаками, а шуты и уличные певцы, сбросив маску веселости, приняли более подходящий общему настроению вид.
— Правосудия! — закричали тысячи голосов, когда тело Антонио было принесено во двор Дворца дожей. — Правосудия во дворцах, а хлеба на площади!
Обширный темный двор был наполнен загорелыми взволнованными рыбаками. Тело было положено внизу Лестницы Гигантов.
Совет Трех был извещен о прибытии волнующихся рыбаков. Собравшись во дворце, они устроили секретное совещание о возможной причине восстания.
— Известили ли далматинскую гвардию о возмущении? — спросил один из членов тайного судилища. — Нам придется прибегнуть к ее залпам, прежде чем утихнет восстание.
— Положитесь в этом случае на обыкновенные власти, синьор, — ответил сенатор Градениго. — Я боюсь единственно, как бы не было здесь какого-нибудь заговора, могущего поколебать верность войск.