В вихре времени
Шрифт:
Фёдор Андреевич Татищев сидел в кресле-качалке на застеклённой террасе и невидящими глазами смотрел на чёрную дорогу. На коленях лежал рыжий кот и громко мурлыкал от поглаживаний хозяина. Татищев ждал сына из Петербурга. Пётр сообщил в письме, что приедет на недельку перед Новым годом. Надо с ним серьёзно поговорить.
Сзади раздалось деликатное покашливание Макара.
– Ваша милость, замёрзнете. Чего в холоде сидеть? Чай, не лето, пойдёмте в дом!
– Не замёрзну, Макар. Скажи-ка, брат, у тебя сын сейчас где?
– Где ж ему быть, Фёдор Андреевич? Дома с женой и детишками. Работает посменно на железной дороге.
– У тебя и внуки есть… А вот от моего балбеса внуков не дождёшься. Только и знает, что в карты играть, да водку пить с приятелями. Кто ж за такого пойдёт?
– Не расстраивайтесь, ваша милость, ещё образумится. Будут у вас внуки.
– Не знаю, Макарушка, уже не верю, – вздохнул помещик, – одного понять не могу – почему так получилось? Я работал, строил, деньги копил, думал, Пётр дело моё продолжит. А сына-то, оказывается, упустил. Вырос чужой человек. Вон Елагин-старший был небогатым, да и помер в долгах. А с сыном жили душа в душу. На похоронах, говорят, слёз не стыдился.
С этими словами Татищев тяжело поднялся из кресла, спустил кота на пол и пошёл в дом. В последнее время его всё чаще посещали подобные грустные мысли о жизни. Удалась она или нет? Он и сам не понимал.
Вечером приехал сын. Первая радость встречи омрачилась нервным состоянием Петра. Что-то его тревожило, но он отказывался рассказывать отцу, сославшись на плохое самочувствие. Фёдор Андреевич не спал всю ночь.
За завтраком состоялся неприятный разговор.
– Отец, мне нужны деньги, – начал Пётр.
– Я так и думал, сколько? – спокойно помешивая чай, произнёс отец.
– Много, я проиграл в карты крупную сумму.
– Могу дать рублей пятьсот, денег свободных нет, – после паузы ответил Татищев.
– Сколько? Да я за час проигрываю больше! – укоризненно воскликнул сын. Он не понимал, как можно быть таким наивным! Он же богатый наследник и играет по-крупному! А отец как ребёнок.
Недопитый стакан чая полетел со стола. Посох, которым Татищев грозил Елагину-старшему, пошёл в дело. Пётр едва успевал уворачиваться от родительского наставления. Рыжий кот забрался под диван и оттуда зелёными глазищами следил за страшной палкой.
На грохот прибежал слуга и застыл на месте, даже не пытаясь вмешаться в барские разборки. Наконец Фёдор Андреевич запыхался и остановился. Он указал на дверь нерадивому отпрыску. Тот ошеломлённо собрал вещи и велел закладывать коляску.
– Отец, ты ещё пожалеешь, что так поступил со мной!
– Хочешь денег, переезжай сюда и занимайся делом. А на карты я не дам! Не для того я горбатился, чтобы ты с гулящими девками и приятелями-пропойцами состояние спустил!
После отъезда сына Фёдор Андреевич слёг. Болезни особой не было, да и годы не такие большие – немного за шестьдесят. В душе что-то оборвалось. Всё чаще посещало уныние. Не помогало ни чтение, ни заботы, ни редкие наезды знакомых. Тоска одиночества разъедала душу. Тяжёлые мысли неотвязчиво преследовали целыми днями.
Когда он был молод, и все силы бросил на развитие собственного дела, то уже тогда в глубине души возникал червь сомнения, а не слишком ли он жертвует семьёй? Времени на общение ни с женой, ни с сыном не было. Часто жил в Петербургской квартире – искал полезные знакомства среди сильных мира сего. В поместье заезжал ненадолго, потом опять в столицу.
Теперь
Дни тянулись медленно, как это бывает зимой в деревенской глуши. Новостей не было. Татищев уж более не смотрел на дорогу. Тем неожиданней стал приезд пожилого господина благородной наружности с портфелем в руках.
Он представился адвокатом покойного помещика Елагина.
– Что вам угодно, сударь? Какие могут быть у вас ко мне дела? Уже не отписал мне что-нибудь Константин Васильевич завещании? – с усмешкой спросил помещик.
– Нет, господин Татищев, Константин Васильевич не смог даже сыну оставить поместье без долгов, и вам это известно.
– А зачем тогда вы приехали?
– Видите ли, Фёдор Андреевич, перед смертью господин Елагин написал письмо и попросил после его кончины передать вам лично в руки. Его просьбу я выполняю. Простите, что задержался по срокам. Уезжал за границу, вот недавно вернулся и сразу к вам.
Татищев был изрядно удивлён. Но письмо взял и, проводив господина адвоката, уединился в кабинете.
Глава одиннадцатая
Санька вспоминал ограбление поезда и довольно потирал руки – всё прошло как по маслу. Что может быть правильнее, чем заставить богатых поделиться с бедными? Давным-давно Робин Гуд провозгласил этот принцип справедливости, и сколько бы ни придумывали теорий о всеобщем счастье марксисты, социалисты и революционные теоретики, все готовы использовать тот же способ, что и английский разбойник: отнять и поделить.
В этом был убеждён Александр Пешков, или Пешка, коим псевдонимом его наградили старшие товарищи марксистского кружка. Ему это прозвище категорически не нравилось, но его возражения никто не слушал – у Саньки было мало авторитета, в революционной деятельности он новичок, а значит, пешка и есть – куда скажут, туда и пойдёт.
Санька оглядел себя в мутном зеркале меблированной комнаты: студенческая куртка уже мала. Резким движением он её одёрнул и еле застегнул пуговицы на груди. Да, бедность не порок, но неудобство: надо вновь писать прошение на имя благодетельницы-золотопромышленницы Базановой, за чей счёт он, как и другие нищие студенты Московского университета, и учился, и комнату снимал, и даже одевался. Испытывал ли Санька благодарность? Ни капли. Наоборот – подобная зависимость унижала. Вот если бы взять деньги силой у таких, как Базанова! У одних деньги, у других власть. Для этого и революция делается. Так её задачи понимал Пешков.
Своими мыслями он ни с кем не делился, старался быть полезным для товарищей-революционеров и бороться с властью так, как умеет. А умел Санька много.
Во-первых, он был общительным и не лез за словом в карман. Выросшему в деревне нетрудно найти общий язык с рабочими – вчерашними крестьянами и доходчиво объяснить наивным, верящим в доброту Царя-батюшки, кто их первый враг.
Во-вторых, Пешков уже окончил три курса математического факультета и завёл полезные знакомства среди благородных господ, которые нуждались в толковом учителе для своих недорослей. Симпатичного репетитора охотно приглашали за стол, где выбалтывали ценные сведения для революционного кружка.