В вихре времени
Шрифт:
– Видите, господа, как бывает… Как говорится: все девушки хороши, только откуда злые жёны берутся? А вы не женаты, господин Елагин?
– Ещё нет, но у меня более уважительное отношение к женщинам, чем у вас.
– Послушайте меня, Николай Константинович, будьте с ними построже… Вот как с Искрой сегодня – держите крепче удила и тяните морду, то есть – пардон, лицо туда, куда вам надо… Да и женщинам, уж вы мне поверьте, такое даже нравится.
– Боюсь, с Марией так не получится, – со смехом возразил Михаил, – её даже отец не может усмирить. Не слушай Ерофеева, Николай.
– Не волнуйся, Миша, я привык
– О, как вы хорошо осведомлены, Николай Константинович, в придворных интригах… Однако я предпочитаю остерегаться брачных уз. Как говорил наш историк Василий Осипович Ключевский: " Любовь женщины даёт мужчине минутные наслаждения, но кладёт на него вечные обязательства и пожизненные неприятности", – цинично процитировал поручик.
За соседний столик села небольшая компания в такой же военной форме, как у Ерофеева. Тот оживился, увидев знакомых, и, извинившись, отошёл к приятелям.
– Теперь можем поговорить нормально… – обронил Елагин, – как там Мария Степановна поживает?
– Хорошо, тебе привет передавала. Рассказывала, что ты прекрасно читаешь стихи. Какие у тебя намерения насчёт сестры, Коля?
Николай почувствовал, что в горле у него пересохло. Он взял бокал с шампанским и поспешно выпил.
– Я и сам не знаю… Мария занимает все мои мысли, я не сплю по ночам – всё думаю о ней, днём хожу, как пьяный… Разве это нормально? До встречи с ней я жил спокойно, знал, к чему стремиться, что хочу получить от жизни… А сейчас голова идёт кругом. Злюсь на себя, что завишу от её настроения, улыбки, но ничего не могу поделать. Вместо того чтобы писать диссертацию, только и делаю, что придумываю, что ей сказать, куда сводить или какие послать цветы.
– Я не знал, что у тебя так серьёзно…
– Я и сам не знал, Миша. Мне нравилось жить одному и не хотелось страдать, как многие мои коллеги, от плохого брака. Но вспоминаю, каким одиноким был отец после смерти матушки, и понимаю, что это ужасно, и я так не хочу… В трудную минуту рядом должен быть близкий друг – любимая женщина. Я всегда представлял, что она будет такая же умная и красивая, как Мария. Понимаешь меня?
– Прекрасно понимаю, но хочу предупредить: я бы на такой девушке, как Маша, не женился… – шёпотом произнёс Михаил, шутливо округлив глаза.
– Почему?
– Характер у неё – ого-го, в прабабку-ведьму… Никто ей не указ. Спорит по любому поводу. Нет, я бы с такой женщиной не справился… Это пока ещё отец её может усмирить, а ещё немного – и никого не будет слушать. Так что, хочешь жениться – поторопись, приятель.
– Меня уже и так подмывает сделать ей предложение, да боюсь отказа.
– Ну-у, знаешь, как в народе говорят: девичье «нет» – не отказ, – подмигнул Миша, – дерзай, брат, у тебя характер как раз подходящий…
Глава тринадцатая
В последние годы Маша всё чаще вспоминала свою прабабку. Она умерла давно, когда Маше не было и десяти лет, и её образ стёрся из памяти. Но стоило ей лишь однажды явиться во сне, как Мария вспомнила всё: и морщинистое лицо
Так уж повелось, что с любой болезнью взрослые и дети бегали в дом зажиточных крестьян Рябушинских. Маша помнила, что там всё было не так, как в их городском особняке: старинные часы с кукушкой, травы, развешанные по полкам на кухне, много-много икон. Не таких, к каким она привыкла в Московских церквях, а других, будто написанных детской рукой, и с тёмными, почти чёрными ликами.
Иногда возле печки, где лежала Машина прабабка, появлялся крестьянин, и с шапкой в руках слёзно умолял бабу Нюру, чтобы она посмотрела жену или ребёнка. Та отсылала просителя, а потом с кряхтеньем и вздохами сползала с печи…
Однажды Маша стала свидетелем чуда и поняла, почему её прабабку крестьяне за глаза называли ведьмой.
В тот день она взяла угощение и побежала к Лакомке, пегой лошади. Та сразу её узнала, приняла ржаную подсоленную горбушку, а потом послушно покатала по деревне, чутко прислушиваясь к каждой Машиной команде, словно понимала человеческий язык. Когда она вернулась с прогулки, во дворе конюшни увидела несколько крестьян, столпившихся возле ребёнка. Он бился в падучей на песке, а мать без толку суетилась, хватая его то за руки, то за голову, и выла в голос от собственного бессилия.
Вдруг народ расступился, и Маша заметила ковыляющую бабку Нюру с красной тряпкой в руках. Она властной рукой отодвинула заплаканную мать, накрыла дитё тряпицей, а сама встала перед ним на колени и что-то зашептала. Судороги у мальчика прекратились, и он затих, будто умер. Мать зажала рот рукой, готовясь заорать в голос, но тут бабка сняла тряпку, и все увидели, что ребёнок спокойно смотрит в небо голубыми глазками и моргает…
Бабка побрела домой, а Маша догнала её и доверчиво вложила ладошку в старческую руку. Та глянула и усмехнулась:
– Не боишься меня? – проскрипела она.
Маша отрицательно покачала головой. Так началась их дружба. Бабка слезала с печки и сидела у дома, грея на солнце старые кости. Скрипучим голосом она описывала правнучке нелёгкую жизнь при прошлом барине.
В её голосе звучала тоска по молодости, а иногда злоба. И злилась она больше всего на попов, потому что родители её были старообрядцами-беспоповцами и много пострадали "за ради веры".
– Не слушай никого, Машка, живи своим умом. Чувствую – могутный характер у тебя, в меня пошла. Была бы ты первая, я бы тебе силу передала, а так… Сама ума набирайся… Отец к попам перекинулся, так не будь, как он…
В чём эта сила, и почему не надо слушать отца, Мария так и не поняла, но запомнила прабабкин совет – жить своим умом.
Прошло много лет, маленькая Маша стала взрослой девушкой Марией, и теперь помянула слова бабы Нюры. Да, она хотела жить своим умом, потому что верила в собственные силы. И давно определилась, где добро, а где зло.
Злом была бедность подруги Капитолины, которая не могла заплатить за обучение каких-то пятьдесят рублей за семестр.
"Как возможна такая несправедливость? – думала Маша, возвращаясь домой с Высших женских курсов, – мне отец выдаёт на булавки сто рублей в неделю, а у неё нет пятидесяти на обучение…"