В военном воздухе суровом
Шрифт:
– Ой, мамонька! Та чоловику всю пыку разбыло, а воны тут чухаются... Та вызить його швыдче в лазарет!
Ивана Остапенко с окровавленным лицом погрузили в санитарку и повезли оказывать медицинскую помощь.
...Снова сидим в блиндаже за длинным столом. Командир стоит, как тогда, перед вылетом. Нет одного лишь Остапенко, который так хотел выполнить боевую задачу не хуже прославленного Талыкова. О нем сейчас вроде бы и забыли. Командир полка строго спрашивает меня:
– Как ударили?
– Да вроде бы ничего...
–
– Как это понять "вроде бы ничего"?
– вдруг ощетинился он. От этого тона меня покоробило.
– Сами бы посмотрели, какая там мешанина...
– Понял, что сказал не то, и добавил: - Хотя бы наши ракетами обозначали передний край - никаких сигналов.
– Когда нужно, я буду сам смотреть... А на ракеты нечего сваливать! Сигналили - не сигналили, ответственность с ведущего не снимается!
– Если будет за что, то и отвечу...
– По своим не ударили?
– все допытывается командир. И отчего ему такая мысль в голову взбрела? Злой он сегодня.
– Этого быть не должно.
– А какая гарантия?
– Не гарантия, а уверенность в этом есть...
Командир еще долго спрашивал ведомых, но ясности от них никакой не добился.
Вышли из блиндажа, прилегли на прохладную осеннюю землю. Надо бы сделать разбор полета, но говорить не хотелось... Небо совсем очистилось, светит солнце, и хорошо видны дали гор, покрытые зеленым каракулем. Скоро снова лететь. Но уже без Остап-пули. Что с ним?
Приковылял Шахов. Хмурый. Он сегодня готовился к боевому вылету. Сорок седьмому по счету. Был звонок из штаба 4-й воздушной армии.
– Шахову летать не разрешаю!
– сказал командующий.
– Кто гарантирует, что не собьют? А потом немцы листовками забросают, начнут трубить на весь свет: мол, довоевались русские до последнего, с протезами заставляют летать...
Узнав об этом. Шахов ушел за капонир, чтобы никто его не видел, - там заплакал. Второй раз за войну: первый - когда сгорел Николай Синяков, второй теперь.
– Будешь офицером штаба, - успокаивал его командир.
Шахов поглядывает, как взлетает первая эскадрилья майора Галущенко. Штурмовики третьей эскадрильи готовятся к очередному вылету. Федя Артемов смотрит в ту сторону, где Маша Одинцова подтаскивает к самолету стокилограммовую бомбу.
Из блиндажа выбегает заместитель начальника штаба Гудименко, размахивает какой-то бумажкой и издалека кричит нам:
– Подтверждение!!!
Сунул мне телеграфный бланк. Читаю: "Командующий девятой армией благодарит штурмовиков, работавших в 10.20". Теперь уже есть не только уверенность, но и гарантия.
И вдруг смотрим и не верим своим глазам: из-за барака показался Остапенко! Шагает бодро, на липе широкая улыбка. Что за чудо: увезли на носилках с окровавленным лицом, а сейчас ни единой царапинки?
И повел Остап-пуля рассказ о том, как у него первый боевой
На следующий день во фронтовой газете появилась заметка о подвиге сержанта Остапенко, который, "будучи тяжело ранен в голову и истекая кровью, привел поврежденный самолет на аэродром и совершил блестящую посадку".
Остап-пуля послал вырезку из газеты в училище своему инструктору.
Над Ногайскими степями
Линия фронта по-прежнему проходила по Тереку. Мы надолго засели на "точке номер три".
В конце сентября в 50 километрах западнее Моздока фашистским войскам удалось захватить плацдарм у населенного пункта Майского. Но в тот район штурмовиков не посылали - значит, наше командование вклинению противника на западном обводе линии фронта значения не придавало.
Мы часто летали в район Моздока, где, несмотря на большие потери, фашисты продолжали с севера таранить нашу оборону основными силами 1-й танковой армии.
Тревожили сводки Совинформбюро, в которых сообщалось о тяжелых боях в районе Сталинграда. Мы еще тогда не знали, что вокзал тринадцать раз переходил из рук в руки, что враг атаковал рабочие поселки заводов "Красный Октябрь" и "Баррикады", что полыхал город, а по Волге текла горящая нефть.
Хотя между флангами нашего Закавказского и Сталинградского фронтов был разрыв более чем в 200 километров, сталинградцы считались нашими ближайшими соседями. Нужно было помогать им активными действиями здесь, чтобы противник не смог перебросить резервы с Кавказа к Сталинграду.
Наша воздушная разведка обнаружила такой же большой разрыв между сталинградской и кавказской группировками противника. Тогда командование решило ввести в эту брешь 4-й казачий кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко для нанесения ударов по тылам 1-й танковой армии Клейста.
К северу от Грозного, за Тереком, где предстояло действовать нашим казакам, раскинулись обширные Ногайские степи с редкими поселениями. В свободные минуты мы занимались изучением этого трудного для ориентировки района: там придется летать.
Усаживались перед вывешенной "немой" картой без надписей. Кто-нибудь наставлял указку на темные точки, извилистые линии, а мы на память называли странные наименования поселений, соленых озер, еле приметных речушек. Все это надо запомнить хорошенько, чтобы в полете меньше пользоваться картой.
Пришел к летчикам заместитель начальника штаба по разведке капитан Иван Филимонович Радецкий. Развернул на столе свою карту, расправил ладонями, склонился.
– Даю обстановку в Ногайских степях, - и сделал паузу. Кто-то из летчиков тут же спросил: