В зените
Шрифт:
На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош. Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек, накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к чертежной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии рейсфедером, ровные-ровные, идеально параллельные, льдисто-голубые днем, сиреневые к вечеру. И рядом с лыжней легли гряды бугорков, шероховатых, уплотненных остриями палок.
Я — снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я
— Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты — дерево.
Я — дерево. Какое? Береза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая, изборожденная трещинами, в которых роются жучки, выше атласно-гладкая, белая с черточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке, растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и выпрямляюсь, охая, как старуха с больной поясницей. На моих пальцах-веточках трепещут ярко-зеленые листья. Каждый из них с зубчатой кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает. Вам видна зеленая масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки на фоне неба, белесовато-голубого, водянисто-голубого…
— Ничего! Зримо, и деталей вдоволь. Но опять ты выбрал незнакомое мне дерево. Будь огнем, огонь одинаков везде.
Я — огонь. Я пляшу на поленьях, изгибаясь и извиваясь, звонко-оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо я бросаю охапки искр, светлых, продолговатых. Я вкусно пахну смолой и горьковатым дымом, дрова подо мной трещат и трескаются, отслаивая седые вуальки. Я огонь. Не подходите, я дышу жаром, от меня горячо глазам, и кожу я колю жгучими иголками. Я обжигаю. Осторожно!
— Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты — я.
Сдвинув анапод, бросаю вороватый взгляд на Граве. Вижу его каждый день… но не надеюсь на зрительную память. Вдруг подведет.
Итак, я — он, каков есть на самом деле, без анапода. Удлиненный череп обтянут землистой кожей, темнеют провалившиеся глазницы. Пятна, не забыть бы — пятна! Три над левым глазом, два — над правым. Оскаленные зубы, выпирающие ребра… Сколько ребер? Не помню. К счастью, на туловище мешковатый балахон, тоже землистый. Характерная поза: сидит согнувшись, острые колени расставлены врозь, на коленях острые локти, на ладонях костистый подбородок. Все?
— Пальцев сколько?
Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
— Придешь еще раз, — говорит он жестко. И ставит кол.
— Я столько занимался, так старался, — плачусь я, словно студент, лишенный стипендии. — У меня просто нет артистических способностей, не могу я вживаться в образ по Станиславскому. Нельзя же требовать, чтобы каждый космонавт был еще и артистом. Кто там заметит: пять пальцев или три? Такая ничтожная мелочь.
— В нашем деле мелочей нет, — отрезает Граве. — Представь себе, что я пришел бы в твою гостиницу, сел в кресле как человек и положил бы на столик свой хвост. Такие мелочи и губят астродипломата.
Да, я учусь на астродипломата. Занимаюсь в группе Граве вместе с десятком местных сапиенсов,
Но Граве сказал, что у меня примитивное представление о дипломатии, архаичное, обывательское, докосмическое. «Хитрость — это оружие слабосильных, — сказал он. — Хитростью немощный заставляет могучего уступить дорогу. Но могучему нет необходимости добиваться уступок. Силач новый, другой путь проложит, сам выйдет и слабого вынесет. Мы могучие звездожители, — сказал он, — мы и есть силачи на планетах субсапиенсов. Можем уступить, можем и их выручить, и свои интересы соблюсти. Девиз астродипломатии: «Пойми, помоги… потом проси, что тебе нужно».
И вот я учусь прежде всего понимать. А понимание — так написано в «Наставлении астродипломата», глава I — «начинается с наблюдения». И параграф 1 гласит: «…наблюдайте, не вмешиваясь в жизнь аборигенов. Предпочтительно оставаться незамеченным, пока не освоен язык, в совершенстве изучены обычаи, нравы, социальные отношения, история данной планеты…».
И ниже сказано:
«Предварительное скрытное ознакомление осуществляется:
а) на дальних расстояниях — телескопами;
б) со средних дистанций — кинокиберами;
в) на месте — астроразведчиками, с помощью гипномаски».
Гипномаска — это и есть: «Я снег, я снег, пухлой шубой лежу на пашне…» Вы видите снег, ничего более, а я наблюдаю, прислушиваюсь, изучаю ваш язык и обычаи. Хитрая маска эта устроена сложно, как именно — объяснить не смогу. Дипломат не обязан знать устройство телеграфа, обязан использовать своевременно. Астродипломат же обязан правильно пользоваться маской, проворно надевать ее, заправляя присоски под волосы, обязан безукоризненно воображать себя снегом. С виду же гипномаска похожа на анапод, она и есть анапод навыворот. Тот прибор показывает иномирцев людьми, тут я — человек — внушаю иномирцам, что я снег, что я огонь, что я такой же, как они.
И вот на тебе, пять пальцев вместо трех!
— Повторите все упражнения, начиная с первого, — нудит Граве. — Без гипномаски мы вас не пустим на неисследованные планеты. Без маски только экскурсии с гидом.
Маскировка не единственный предмет на курсах. Прохожу «Звездную Географию» — описание природы планет, истории планет и законов влияния природы на историю, истории на природу — этакий комплексный предмет — астробиосоциогеографию. Дятлу моему земному очень пришелся бы по душе. Еще «Наставления и Уставы», «Устав космонавта», «Устав астродипломата» и прочие. Прохожу «Оборудование», тут все — от ракеты до опреснителя. Еще «Психологию» — индивидуальную и социальную. И наконец, «Прецеденты и Казусы» — теорию и практику астродипломатов.