В зените
Шрифт:
А присмотревшись, я заметил, что некоторые растения по непонятным для меня причинам морщатся, съеживаются и распадаются, как бы тают на глазах. Не пожирают ли их невидимые для меня микробы, грибки или даже миниатюрные насекомые? Кое-где среди зарослей возникали пролысины, довольно стойкие, не зараставшие после бурной паузы. Но особенно разительные изменения отмечались на противоположном берегу, за лавой. Там исчезали целые полосы зарослей. За период затишья, за какие-нибудь двадцать минут, как бы рулон обоев сдирался с кирпичной стены, обнажая грязноватый мясо-красный берег. Еще мне показалось, что кромка содранных полос светилась, какие-то там мелькали
Животное? Бегающее по лаве? И размером с акулу? Как же рассмотреть поближе? Да нет, мчится, не догонишь. К тому же ветер поднимается. Перерыв!
Вот так, урывками, делались тут все наблюдения. Затишье — растения торопятся жить, я тороплюсь описывать и коллекционировать. Буря — жизнь замирает, я прячусь в узкую расселину, изучаю образцы, соображаю, что надо осмотреть, какие приборы-инструменты подготовить. Затишье — кидаюсь наблюдать, собирать образцы. Порыв бури — бегу в свою щель, готовлю следующий опыт…
На этот раз я настроил кибера к полету на дальний берег. Сам не рискнул, опасался, что буря застанет меня в пути, вихри забросят в лаву. По обыкновению белковых машину послал на опасное дело. Снабдил ее кинокамерой, запрограммировал: что и как снимать. Затишье — кибер улетел. Буря — осел на том берегу. Затишье — летал, делал съемки. Буря — исчез из виду, двадцать минут волнения. Вернулся к концу следующей паузы. Буря — сижу в щели, проецирую на экран кадры.
Морщины на ослепительном фоне — не то. Скала, похожая на сломанный зуб, — не то. Ага, берег! Кучи и валики черных стеблей и листьев по всей кромке лавы. Зачем же эти зверьки наваливают копны сена? Рабочая гипотеза: здешние грызуны в период затишья срезают растения, а во время бури забираются в копну и пережевывают. Копны, копны… Нетронутые заросли… Не то снимал ты, братец кибер. И чуть ли не на самом конце ленты та многоножка. Метнулась с угла на угол, порхнула неясной тенью.
Стоп. С лупой рассматриваю застывший кадр.
И никакая это не многоножка, не акула, не огнеупорный кит. Это лодка. Лавоплав — судно, скользящее по жидкому камню. Оно беловатое снаружи, видимо, обмазано огнеупорным материалом, возможно, каолином или чистым глиноземом. И в лодке сидят живые существа — гребцы. Гребут, точнее, толкают ее, упираясь в лаву короткими дубинками с утолщениями на конце, этакими трамбовками. А у гребцов головы и руки, и трамбовки они держат в руках, переставляя их все враз, явно по команде.
Разумные обитатели! Ура, ура, ура!
И тут же сомнение:
«Разумные ли? Может быть, живые автоматы, наподобие муравьев?»
Снова посылаю кибера на съемки, изучаю кадры, коплю факты…
Оказывается, что светящиеся пятнышки, мелькавшие у кромки жнивья, — существа той же породы. Но в руках было другое орудие — кривые ножи, серпы своего рода. Этими серпами они проворно подрезали пластинчатые листья и складывали их в нагрудные мешки. Нет, это были не части тела — не подкожные карманы, не сумки, как у кенгуру. На снимках видно было, как жнецы снимали через голову мешки, как чинили их, вплетая гибкие стебли, как плели новые из алюминатной соломы.
Существа, делающие орудия
Разумные, но какие же странные: с кроваво-красными лицами, словно озаренными огнем. Существа с нормальной температурой тела не тридцать шесть и шесть, а восемьсот с лишним градусов. Раскаленные, пышущие жаром, но с головой, с глазами, ртом, ушами. С руками, но без ног. Вместо ног природа преподнесла им этакие подушки, мускульные мешки, перекатывающиеся, как гусеницы у вездехода. А над этими мощными подушками возвышалось стройное, не лишенное изящества туловище. На быстром ходу оно прогибалось, а при встречном ветре вдавливалось в подушку, как бы между колен пряталось. И тогда разумное существо превращалось в толстый, слабо светящийся валик.
Впоследствии выяснилось, что эти люди-лепешки встречались и на моем берегу, даже попадались в пустыне, даже были засняты на киноленту раза два. Почему я проходил не замечая? Типичная психологическая ошибка астроразведчика, о ней даже в «Наставлении» сказано: «Мы замечаем то, что ждем, неожиданное упускаем из виду». Я не думал встретить жизнь в этом пекле и не видел ее.
Мешало и стереотипное представление: разумное существо должно быть человекообразным, примерно таким же, как я, по размерам, должно двигаться примерно с такой же скоростью. Но ведь темп движения определяет температура — средняя скорость молекул. В том горячечном мире ветры дули раз в пятнадцать быстрее, движение передавалось быстрее в пятнадцать раз, быстрее распространялся звук, бежала кровь, сокращались мускулы. Я делаю в секунду два шага, произношу два слова; огнеупорцы делали тридцать шагов, произносили тридцать слов в секунду. Мой глаз видит десятка два кадров в секунду, и я не различал отдельных движений у огнеупорцев. Бегущие казались мне расплывчатым пятном.
Но вот киноаппарат поймал их, запечатлел, и пелена спала с глаз. Отныне я видел огнеупорных сапиенсов повсюду. Я очутился в мире, у которого уже были хозяева, и мог выбросить из головы все идеи о раскалывании их планеты, заняться основным своим делом — астродипломатией. В «Наставлении» сказано: «Пойми, помоги!» Понимание начинается с наблюдения. Параграф первый, пункт В: «Предварительное ознакомление осуществляется скрытно с помощью гипномаски». Какую выберем? Наипростейшую — я вихрь. Я извилина синего пламени с горстями сухого песка. Я кручусь, изгибаюсь, скрежещу песчинками. Вихрь! Небольшой смерч! Таких сотни вокруг.
Притворяясь смерчем, я на мотокрыльях перебрался на тот берег. Подыскал укромную нору, залез в нее, выставил все рецепторы универсального приемника: фоноуши, теленосы, фотоглаза, инфраглаза, радиоглаза. Прежде всего надо было выяснить, как общаются между собой эти немыслимые тысячеградусные умы. Вскоре узнал, что ничего особенно оригинального природа для них не придумала. Язык у них был звуковой, правда, высокотональный, в основном в ультразвуковом диапазоне. Мое ухо воспринимало его как частый писк и невнятное лопотание.
Накопив записи, я включил киберлингвиста. Настала его очередь действовать: анализировать беседы огнеупорных по правилам вселенской семиотики. Я подсоединил к нему фоноуши, вставил ленты… и начал ждать. Время от времени включал кибера в замедленном темпе, тогда писк и лепет превращались в басистую тарабарщину, более внятную, но не более понятную. Однако примерно через час-два кибер начал добавлять пояснения: «глагол… местоимение… коррелят». Затем появились смысловые группы: «междометие… призыв… ругательство… почтительное обращение».