В зеркалах
Шрифт:
— Я сделаю что угодно, — сказал Рейнхарт. — Нет такой гадости, которая мне не по силам, Богданович. Я приложу к ней руку. Но ты должен понять, мои нервы слабы.
— Это тоже недостаток.
— Это главный недостаток. Это дефект моей мутации.
— Мы могли бы составить клуб неудачных мутантов. Могли бы собираться, курить травку и слушать музыку.
— Без меня, — сказал Рейнхарт. — Я умру, как моя подруга в морге.
— Не-е, — сказал Богданович. — Я тебя еще
— Все, я ухожу, — сказал Рейнхарт. — Я пошел. Мне больно.
— Не волнуйся.
Рейнхарт поднял чемодан и пересек безмолвный дворик. Богданович стал подниматься по лестнице. У калитки Рейнхарт остановился и обернулся:
— Богданович!
Богданович посмотрел на него сверху.
— Я ведь только ранен.
— Иди, Рейнхарт, — сказал Богданович.
Рейнхарт сдал чемодан на станции междугородного автобуса и пошел в Благотворительную больницу.
На белом лифте он спустился в морг. В белой комнате, наполненной гулом вентилятора, за столом сидел бледный толстяк. Рейнхарт сказал:
— Мне сообщили, что умерла моя приятельница.
Человек посмотрел на него равнодушно. Рейнхарт подумал: мертвецы лежат, конечно, не здесь. Здесь только он и бледный толстяк.
— Как фамилия покойницы?
— Фамилия, по-моему, Кросби, — ответил Рейнхарт. — Зовут Джеральдиной.
— А, — сказал толстый. — Катастрофа на Шеф-Мантёр.
Перед ним стояла металлическая коробка с карточками, и он начал их перебирать. Рейнхарт наклонился и посмотрел, что написано на карточках.
— Нет, — сказал Рейнхарт. — Моя приятельница умерла в тюрьме. Она повесилась на цепи. То есть так мне сказали.
Бледный толстяк кивнул и вынул из коробки карточку.
— Это правда? — спросил Рейнхарт. — Она здесь?
— Да, — ответил толстый.
— А, — сказал Рейнхарт.
— Так вы хотите получить тело? Вы родственник?
— Нет, — сказал Рейнхарт.
Из коридора появился охранник в форме и, зайдя за стол, стал над толстяком, чтобы прочесть карточку.
— Понимаете, это моя знакомая. А тут мне говорят, что она умерла. Мне это сказали, и… ну, я подумал, что, понимаете… надо проверить, так ли это. Правда ли, что она умерла.
— Видимо, правда. Джеральдина Кросби, двадцати четырех лет, белая, блондинка, глаза голубые. Вы готовы опознать тело?
— Да, — сказал Рейнхарт. — Да, конечно.
Толстяк вынул из верхнего ящика своего пластмассового стола бланк и вложил в пишущую машинку. Охранник вынул из другого ящика еще один бланк и передал толстяку.
— Ваша фамилия? — спросил толстяк.
— Нунен, — сказал Рейнхарт. — Джон Р. Нунен.
— Разрешите ваши
Рейнхарт дал им права Нунена.
Толстяк напечатал на бланке имя и адрес Нунена и встал:
— Пожалуйте со мной.
Рейнхарт подошел с толстяком к зеленой металлической двери. Охранник сел за стол и начал печатать.
Около двери была зеленая кнопка, и толстяк нажал на нее. За стеной зазвенел звонок, и немного погодя зеленая дверь перед ними стала уходить вверх. Они вошли в другую комнату — очень просторную и выложенную белым кафелем. В углу стоял металлический стол на колесиках. Высоко над ними, под потолком, два серых матовых окошка, забранные мелкой сеткой, цедили в комнату дневной свет.
— Теперь подождите, — сказал ему толстяк.
Рейнхарт ждал, глядя на окна. Толстяк скрылся за дверью.
Рейнхарт слышал, как он спускается по железным ступеням. Где-то внизу ожил металл: лязгнула железная дверь, басовито загудел мотор, зашумела зубчатая передача. Рейнхарт подумал: «Колесики алюминиевые».
Двустворчатая дверь в стене раздвинулась, зажегся красный свет. Из лифта, которого Рейнхарт сначала не заметил, вышел негр в очках, везя за собой стол с покрытым простыней телом. Рейнхарт стоял и смотрел вверх, на окна.
Бледный толстяк появился снова. На нем был белый халат.
Не взглянув на Рейнхарта, негр в очках подкатил к нему стол и вышел.
Толстяк поднял простыню. Рейнхарт не сразу решился посмотреть вниз.
Она лежала на столе. Под затылком была металлическая скоба, поддерживавшая голову. Простыня была отогнута на груди, и открытая часть тела была синеватой. Ее шея и челюсти были почти фиолетовые, губы — синие. Вся нижняя часть лица сильно раздулась. Под глазами, как два полумесяца, лежали крапчатые восковые припухлости; сами глаза были полуоткрыты; из-под жестких век выглядывали потемневшие белки. «Во всем этом, — подумал Рейнхарт, — самое неподвижное — ресницы». С каким бы напряжением он ни смотрел на них — ресницы ни разу не дрогнули. Ни волоска, ни вздоха. Прекрасные ресницы, думал Рейнхарт, какие длинные.
Умерла. Навсегда умолкла. Что, если бы длинные ресницы раскрылись, и сказала: Рейнхарт.
Вот она, мертвая, сказал странный голос только Рейнхарту в уши, она никогда не скажет Рейнхарт.
Как, умерла?
Кто же теперь скажет Рейнхарт. Боже мой, подумал Рейнхарт, ее ресницы. Он посмотрел на толстяка. Кто теперь скажет Рейнхарт.
— Это моя приятельница.
Толстяк обогнул стол и встал рядом с Рейнхартом.
— Почему она мокрая? — спросил Рейнхарт.