В зеркале сатиры
Шрифт:
— Это про колхозы, что ли? Слыхали и видали!
— Я предполагаю, что какое-то из этих коллективных сельских хозяйств в свое время сильно вам помешало. Но нельзя ожесточаться против идеи кооперирования вообще. Вы где живете?
— Откупил тут у одного чудака развалюшку, в ней и живу!
— А зря!
— Опять зря? Что же мне, в общежитие идти?
— Не надо в общежитие, надо в кооператив идти. Чтобы жить по-человечески! Кстати, вы это заслужили…
— Откуда вам знать, что я заслужил и чего не заслужил?
— Откуда я знаю, скажу попозже. Но знаю твердо: юность ваша была нелегкой. Киргиз-кайсацкие
— А как вам стало известно о делах моего отца? Вы, часом, не следователь?
— Нет, я, часом, обыкновенный читатель. И познакомился однажды со статьей в областной газете, под довольно трафаретным заголовком «Крах фирмы Канюки». Это было давно, но статья мне почему-то запомнилась. И я пожалел тогда об этом столь хорошо налаженном деле…
Канюка тяжело вздохнул:
— Да, было дело! А как вы догадались, что я отношение к нему имел?
— Видите ли, товарищ Канюка, угадывание — моя профессия. А в данном случае дело было совсем несложным. Когда я увидел за витриной вашего торгового заведения табличку: «Продавец М. Л. Канюка», я сразу понял, что встретился не просто с человеком, носящим редкую фамилию. А именно с тем Канюкой, который когда-то носился по киргиз-кайсацким степям на горячем скакуне и, может быть, даже отбивал чужие гурты. Бывало такое?
— Вы и о том пронюхали? — вместо ответа спросил Канюка. — Тогда скажите, какой шайтан прислал вас ко мне? Кому понадобилось опять в моей душе копаться? Собираетесь донести на меня в поселковый Совет?
— Не драматизируйте положение, Канюка. Мы просто мирно беседуем. Может быть, чуть-чуть откровеннее, чем это принято между людьми, которые только что познакомились друг с другом.
— Хватит с меня таких бесед. Сыт ими по горло. Сюда вот добрался, подумал, что все концы обрезал…
— Ошибаетесь, дорогой Канюка, главные испытания еще впереди.
— Нет уж, с меня хватит! Измотался, устал я. Если вы хороший человек, уходите и оставьте меня в покое. Хотите верьте, хотите нет, но там, у отца, я всегда думал о такой лавке. И, вернувшись из степи, пропадал все время на бойне, вертелся вокруг мясников. Настоящие они люди! Я, сын хозяина, им завидовал.
— Гм… раздвоение души у сына преуспевающего негоцианта… Вы, случайно, Достоевского не читали?
— Не читал. Наше дело газетки просматривать, — снова поскучнел Канюка.
— Я так и думал. Однако оставим пока классическую литературу в покое. И вернемся к теме, от которой мы несколько отвлеклись. Так как вы относитесь к кооперативному плану?
— Не
— А вам и не нужно уходить. Вы по-прежнему будете стоять у своего любимого мясного прилавка, — сказал Диогенов. — Тем более, что вы о нем так долго мечтали. И вообще, Матвей Лазаревич, я доволен, что не ошибся в своих предположениях. Вы неиспорченный человек. Так поверьте моим объективным научным прогнозам: будущее принадлежит кооперации.
Этот довольно странный разговор в мясной лавке на уже опустевшем галаховском рынке затянулся. Местный сторож, пристроившийся на уютном крылечке магазина, досматривал уже вторую или третью часть многосерийного сна, когда собеседники наконец разошлись. И, видимо, обо всем договорившись.
Во всяком случае, когда хозяйки пришли на утро к известной нам лавке за сахарной косточкой для наваристых щей, там висела записка, извещавшая о болезни продавца. Лавка была закрыта три дня. Все это время Канюка провел в Москве, обходя разные учреждения, конторы и советуясь с опытными людьми. А утром четвертого дня, проходя по улицам, галаховцы увидели на заборах свежее объявление:
«К сведению граждан!
С разрешения Мособлжилуправления в поселке Галаховка создается дачный кооператив. Желающих просят обращаться за справками к продавцу мясной лавки М. Л. Канюке, на рынке. Инициативная группа».
Это ничем другим не примечательное утро и можно считать Рубиконом, перейдя который, галаховцы вступили в новую, еще неведомую им эру дачно-кооперативной жизни…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
целиком посвященная дачникам, как таковым
Мы уже, помнится, успели сообщить читателю, что было такое золотое время, когда Галаховка славилась исключительно как девственно чистая дачная местность, не тронутая грубой рукой промышленного прогресса.
Отцвели уж давно хризантемы в саду,
Лишь один соловей громко песни поет…
Не спеша крутилась порядочно заезженная пластинка граммофона, высунувшегося широкой трубой в открыта окно дачи. Люди медленно вышагивали по прогулочной дорожке, стараясь вдохнуть наиболее денные порции воздуха, густо настоянного на хвое елей и сосен. Где-то сопку бродил околоточный «с селедкой» на боку и, вперясь в звездное небо, откровенно зевал. Он не понимал смысла и не находил никакого «смака» в этом бесцельном, с его точки зрения, хождении, обязательно повторяющемся из вечера в вечер.
— Шли бы спать, хилые, чего колготиться? — ворчал он, наблюдая за почти сомнамбулическим шествием разряженных дачников.
Однако этот променад был не единственным развлечением временных обитателей Галаховки. Попечением местных доброхотов в поселке открылся летний театр. На его освещенной газовыми светильниками сцене разыгрывались большие представления. Выступали смешанные вокально-драматические труппы, ставились пьесы, о которых теперь мало кто знает: «Обнаженная», «Мечта любви», «Жизнь игрока». Тут гастролировали артисты прославленных столичных театров, в том числе звезда тех времен г-жа Рощина-Инсарова.