В зоне поражения

Макарова Нина Владимировна

Теперь никогда он ничего им не докажет. Они теперь, выходит, во всем правы. А он навечно виноват перед ними… перед всеми. И перед Назарихой, и перед отцом, и Валерий Поздняков теперь уж не стал бы с ним связываться.

Что они с ним сделают? Отправят в колонию? У них в интернате Бобра собирались отправлять. Пускай в колонию. Наверное, отца вызовут. Опять будет драться.

Была бы у Сашки жива мать… Она бы даже сейчас поняла и простила его… Тетя Клава не обижает, но она всегда за Павлика.

И опять Сашка вспомнил слова Кардашова: «От меня

никуда не денешься!» Надо быстрей уходить, пока не вернулся этот…

Сашка поднялся, с высоты оглядел пустой коридор. Найти место, чтобы никто не видел, не мешал. Ему надо обдумать все самому…

Пятно крови на лестнице уже вытерто. В нижнем коридоре тоже никого. Входная дверь открыта и, чтобы не захлопывалась, заложена кирпичиком…

Почему-то все это показалось Сашке особенно обидным: с ним беда, ему некуда деться, а кто-то проветривает школу, открывает двери, закладывает кирпичиком… Всем на него наплевать. Вот он один, навсегда уходит из школы, а уроки идут, как обычно. Спрашивают, отвечают, ставят отметки…

Куча металлолома была свалена у самой волейбольной площадки. По другую сторону от площадки начиналась березовая роща. Но за первыми же березами — они еще голые, и ветки кажутся неестественно тонкими — высокий плотный забор. Он отгораживает школьный двор от Сада мичуринцев.

Сашка туда лазил не ради яблок или цветов — какие зимой цветы? — а ради сторожевой собаки. Овчарка старая уже, но умная. Сашка к любой собаке подходил, и она не лаяла. И сам не знал, как это у него получается. Но, конечно, не случайно. Воля у него сильная. Наверное, ему дрессировщиком надо быть. Но он не хочет — это же обязательно мучить зверей, заставлять делать их, чего они не хотят. Даже в зоопарке они какие-то полудохлые. Сашка водил в зоопарк Павлика. И медведи, и тигры там только спят. Но теперь все — отходил в зоопарк…

Сашка иногда представлял себе, что у него будто бы уже есть собака — молодая, умная немецкая овчарка. Она провожает его в школу. Сашка даже чувствовал у ноги тепло ее бока. После школы они гуляют с ней… А потом вместе служат на границе… И ни один бы нарушитель не скрылся от них…

Вот всегда так: ему надо думать об одном, а в голову лезет совсем другое… Сашка сидел в самом дальнем углу школьного двора, за смородиновыми кустами, около высокого и плотного забора.

Он лез, забился сюда, чтобы спрятаться. Но когда умостился, прислонившись спиной к забору, понял — делать ему здесь тоже нечего. Никто за ним не гнался.

И свежий тревожный запах смородиновых почек и молодой травы, острыми шильцами пропарывающей прошлогодние слежавшиеся листья, и теплой, мягкой земли — все это мешало думать. Да еще за забором раздавались веселые голоса — там уже чистили, перекапывали сад…

Надо все объяснить отцу. Кому понравится, если его сына будут унижать? Издеваться. А над ним издевались. Насадили на голову плевательницу… За что они его возненавидели?

Он не даст себя унижать ни в школе, ни дома. Надо скорей домой. Скорей! Тогда «Мегера» опередила Сашку.

Он и не смог ничего объяснить. Отец не понял. А теперь он все расскажет: он должен был отплатить за унижение. Если бы простил, его заплевали. Каждый имел бы право тогда…

Отец должен за него заступиться. Кто же еще за него заступится? И Сашка опять вспомнил духоту мусорной урны и внезапную темноту.

Он стал выдираться из кустов. Скорей домой! Отец придет обедать. Тетя Клава сидит с Павликом дома, в садике карантин.

Около подъезда его встретил Павлик. Маленький, толстый, а морда всегда хитрая! Упрямый как черт. Сашке до сих пор не удалось выбить из него это упрямство. Откуда оно у него? Наверное, от тети Клавы. Она тоже тихая, тихая, но упрямая. Отец ее слушается…

— Сашк, не ходи домой. Мама не велела. Папка сказал — убьет тебя… — Павлик глядел на Сашку глазами, полными слез.

Значит, уже известно… Позвонили на работу?

— Не убьет… — тихонько успокоил Сашка не столько Павлика, сколько себя.

— Мама сказала — не ходи, — и Павлик вцепился в Сашкин рукав.

Сашка оттолкнул его, вбежал в подъезд.

Перед дверью остановился: может, все-таки не ходить? Не надо ничего объяснять. Поздно… Но тогда как? Совсем из дому?

Он нажал на звонок. Быстрые, торопливые шаги тети Клавы. Заплаканные глаза:

— Явился? Довел отца — «скорую» вызывали. Дай хоть успокоиться ему, — шептала она. — И что ты навязался!

Вот чего Сашка не ожидал, вот к чему не приготовился: она же все молчала, а теперь и она…

— Кто там, Клавдя? — раздался напряженный голос отца.

Она не ответила, потому что Сашка сам пошел на голос. Отец лежал в столовой на диване. Увидев Сашку, он смерил его взглядом с ног до головы, будто никогда не видел, и вдруг свистящим, прерывающимся голосом закричал:

— Вон! Вон из моего дома! Убийца!

— Я уйду сам! Сам! — заторопился Сашка. — Но ты выслушай. Выслушай… — у Сашки тоже голос дрожал и прерывался.

— Во-он! — заорал отец. — Бандит! Пусть тебя тюрьма учит!

— Теперь я знаю! — Сашка тоже стал кричать. — Мама меня любила. А ты во всем виноват… — слезы мешали Сашке говорить твердо. Губы у него тряслись. — Не веришь мне? Потому что тебе так выгодно! Я мешаю вам! Зачем тогда из интерната взяли? Знаю, — людей стыдно было. А теперь…

Тетя Клава махала на Сашку руками, потом наклонилась над отцом, загораживая его от Сашки. А тот захлебывался:

— Пусти, Клавдя! Я сейчас встану! Я его задушу… своими руками! Гаденыш!

И тогда Сашка повернулся… На телевизоре стояла большая фарфоровая ваза — отец и тетя Клава очень дорожили ею. Сашка шибанул эту вазу кулаком — только осколки брызнули от стены. И выбежал из квартиры.

Вслед уже тетя Клава кричала:

— Мерзавец! Бандит!

Павлик заглядывал с улицы в подъезд, а заходить боялся: черные тети-Клавины глаза стали совсем круглыми от страха.

Для Сашки Павлик теперь навсегда вот таким останется: толстым и перепуганным.