В зоне поражения
Шрифт:
— Парень, а тебя-то за что турнули? — Рядом стояли те, которых выбросили из вагона.
Низкорослый совсем оклемался, сразу же сунул большую голову под кран. А спрашивал тот — длинноволосый. Кудри у него даже уши закрывали и чуть не до плеч спускались колечками. Завивает, наверное! И баки чуть не до самого подбородка.
Длинноволосый смотрел на Сашку с интересом.
— За компанию, — ответил Сашка парням.
Он все-таки обрадовался, что парни вернулись. Ведь то, что их вместе выбросили из вагона, делало его уже почти своим среди них. И так захотелось
— Видать, компанейский ты, — засмеялся длинноволосый и стал отмывать свою куртку, весь рукав ее был в мазуте.
Длинноволосый тер рукав пучками прошлогодней травы, споласкивал водой, но мазутное пятно не уменьшалось…
А низкорослый даже не смотрел на Сашку — у него все лицо было расквашено: он прикладывал мокрую ладонь то к рассеченной брови, то к распухшим, кровянившим губам и ругался — еще похлеще, чем в вагоне. Сашка знал, как ему сейчас щипало лицо, не так еще заругаешься…
Третий из парней — выше всех, плечи — дай бог, видать, сильнющий, а глаза добрые. Он напился из колонки и хотя под глазом у него тоже был синяк, не суетился и не ругался, стоял в сторонке, улыбаясь.
Молча, ни на кого не глядя, низкорослый двинулся от колонки, сразу же и кудрявый бросил пучок мазутной травы — нисколько не оттерся его рукав — и заторопился следом, по-прежнему, улыбаясь, потянулся за ними высокий.
На Сашку они больше не взглянули. Самому идти за ними теперь, когда знают, что из-за них попало, и все-таки не позвали с собой — нельзя. Навязываться он не станет. Конечно, у них своя компания, видать крепкая, и какое им дело до Сашки…
— Эй, парень, подойди-ка! — закричал длинноволосый. Все трое стояли на деревянном тротуаре и смотрели на Сашку.
Позвали! Но Сашка не побежал. Он медленно, вроде даже неохотно, подошел к ним и сразу напоролся на оценивающий, хмурый взгляд из-за кровавых век большеголового.
— Ты где живешь-то? — спросил кудрявый и указательным пальцем обтер губы.
— Да так… — Сашка не знал, как отвечать, чтобы они не потеряли к нему интереса. Человек без друзей и без дома — много ли он стоит? — Ушел из дому, — все-таки признался он, — и не вернусь больше.
— А что делать будешь? — допрашивал длинноволосый. — Бичом станешь?
— Каким бичом?
— Ну, бродягой! — засмеялся длинноволосый. — Русским же языком говорю.
— Нет. Я работать буду. На север пробираюсь, там работать буду.
— Зачем же так далеко? Работать и здесь можно…
— Пошли, — скомандовал низкорослый и опять первым двинулся по улице.
— Приваливайся к нам, мы тебя устроим на работу, — усмехнулся лохматый и тут же указательным пальцем обтер губы, будто снял усмешку. — Не отставай!
Сашка не стал расспрашивать: куда, зачем? Пусть знают, что не очень-то он любопытный. Главное,
Они свернули с тротуара на боковую улицу. Летом она, наверное, зарастает ярко-зеленой ромашкой, а теперь только бурые стебли оплетают землю. По этой улице, видно, и ездят редко. И дома вдоль не маленькие, с разноцветными наличниками. Ворота у домишек распахнуты, низкое, уже вечернее солнце заглядывает во дворы, на кучки навоза, выброшенного из стаек. Около этих куч копошатся куры. Из какого-то двора, обиженно вскрикивая, выбежал желто-коричневый петух, гребень у него такой большой и налитый кровью, что свешивался на одну сторону, и бедный петух смотрел одним глазом, другой был закрыт гребнем. Вдогонку за петухом, громко вереща, выскочил поросенок.
И почти в каждом доме на этой широкой веселой улице топились печи, дым из труб разносил то запах жареного сала, то печеной картошки, то еще чего-то такого сытного, что Сашка не успевал проглатывать слюну…
Посреди улицы играли мальчишки — мелкота. Стукнув по чижику, они брызнули из круга, но, увидев Сашкину компанию, забыли про игру, вылупились на них, а кто-то крикнул испуганно:
— Эй, Мулат! Кто тебя?
Парни не ответили, свернули к воротам, на всей улице только эти ворота и были закрыты. И двор был пустой и затянут прошлогодней ромашкой.
Низкорослый покопался под углом дома и вытянул оттуда ключ. Дом был без всяких сеней: две ступеньки затоптанного крылечка и коричневая дверь…
Когда Сашка вместе со всеми перешагнул порог, табаком, водкой и еще чем-то кислым шибануло по носу и, казалось, даже по глазам…
— Ну, Мулат, и вонища у тебя! — хмыкнул волосатый и пошире распахнул дверь.
Солнце уже садилось и лучами било прямо на стол, на котором валялись хлебные корки, окурки и грязные стаканы.
— Не нравится, катись… — Низкорослый ни одного слова не мог произнести без ругани.
Он снял с простенка небольшое квадратное зеркало и стал разглядывать себя. Все молча ждали.
Выходит, это дом низкорослого. Один он живет, что ли? Сашке не хотелось бы оставаться с ним. Он так и не понял, как зовут низкорослого — какое-то нерусское имя.
Может, и этот, высокий, живет с ним? Лохматый не здесь: «вонища у тебя», значит, не здесь, «у тебя» — значит, низкорослый один…
Он повесил зеркало, прошел за печку. Там, видно, еще комната, оттуда раздался голос низкорослого:
— Чего ждете? Здесь милостыню не подают — печку надо растопить.
— Мулат, я пошел, — как-то неуверенно сказал длинноволосый и опять указательным пальцем вытер губы — привычка, что ли, у него такая? — А то искать будут. Немой тебе растопит…
За печкой молчали. Лохматый поглядел на Сашку:
— Жрать хочешь? Давно замечаю — слюни глотаешь. В подполе картошка, достань и начисть. Сейчас затопят печку, сварите. — И он, толкнув в бок высокого, вышел.
Высокий парень, все так же улыбаясь, вышел следом, у него от постоянной улыбки даже морщины вдоль губ. Немой! Верно. За все время не сказал ни слова.