В зоне риска. Интервью 2014-2020
Шрифт:
– Вы являетесь главным редактором «Литературной газеты», скажите, нет ли у вас ощущения, что новости в российских СМИ сегодня превратились в пропаганду?
– Телевидение без пропаганды – это пожарная машина с сиреной, но без воды. К тому же, не знаю ни одной интернет-новости, которая бы затем не была высказана в теленовостях, ток-шоу и так далее. При советской власти информацию утаивали, сегодня это бессмысленно. В той или иной форме вся информация на ТВ и в прессу попадает. Она может прийти с опозданием, немного в другой подаче, с хитрым комментарием. Однако нас поставили в такие условия. Не мы начали информационную войну. Не мы стали замалчивать явления, искажать события. Не мы трясли перед мировой общественностью безобидными пробирками и на этом основании уничтожали страну. В эту информационную войну нас втянули. А на войне как на войне. И когда нам противостоит мощнейшая западная система информации, оставаться в приятном полифоническом мареве невозможно. Очень жаль, что к этому нас вынудили западные страны, на которые когда-то смотрели как на оплот свободы слова. Надо сказать, что события на Украине, участие в них США и Европы надолго подорвали
– Во МХАТе имени Горького состоялась премьера вашей пьесы «Как боги». Там имеется критика действительности, но она неактуальна, те же самые претензии можно было высказать и 10, и 15 лет назад. За что, на ваш взгляд, следует критиковать власть сегодня?
– Актуальную критику ищите у Шендеровича. А я драматург. К тому же, действие пьесы разворачивается как раз в начале нулевых. И странно было бы, если бы мои герои рассуждали о майдане и газовом кризисе. Тем более, что к той любовной драме, о которой я рассказываю, всё это отношения не имеет. Что касается критики сегодняшней действительности, то она широко дана в моём новом романе, который я заканчиваю. Там есть всё, что я думаю о сегодняшней жизни. Кстати, и в предыдущей моей книге «Гипсовый трубач» тоже хватает критики. Хотя это для меня не главное, я же всё-таки не политический писатель, главная тема всех моих книг – любовь. Писать про то, какая нехорошая власть, конечно, надо, власть всегда хуже наших чаяний. И писатель, во всём согласный с властью, – подлец. Но писатель, ни в чём не согласный с властью, – дурак или провокатор.
– И всё же претензии к сегодняшней власти вы бы могли сформулировать?
– Власть не должна совершать поступки, которые она не может объяснить простым людям. Именно тогда начинается расхождение власти и народа. Я много езжу по России, и меня часто спрашивают: почему бывший министр обороны, например, до сих пор не в тюрьме. Я не могу этого объяснить людям. Меня спрашивают, почему уголовные дела на сильных мира сего заводят обычно, когда они уже отбыли за границу. А чуть раньше нельзя? Когда они собирают вещички? Почему одному олигарху его неправые доходы прощают, а другого за такие же неправые доходы наказывают? Почему Марк Захаров получает к 80-летию орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени, а Татьяна Доронина лишь орден Почёта? Какой пункт в её наградной анкете хромает? Объясните!
– А разве раньше было иначе?
– Было. Коммунисты старались всё объяснить, но часто неуклюже. При Ельцине нам вообще ничего не объясняли, но поскольку ельцинская власть по сути была хамской и антинародной, то и претензий к ней не было. Сегодня власть выстраивает диалог с народом, она многое делает правильно, например, возвращение Крыма дало необыкновенную консолидацию общества. Вдруг тут же совершаются какие-то необъясняемые поступки. Увы, в политике, как в жизни: хорошему человеку никогда не простят недостаток, который у подлеца даже не заметят.
– Какое у вас ощущение текущего момента? Доллар растёт, производство падает.
– А что вы хотите? Это естественно, мы переживаем сложнейшую ситуацию, против страны Запад начал нетипичную войну. Мы несём экономические потери, но я считаю, этот путь необходимо пройти. Надо преодолеть, настоять на своём. Как, например, в ситуации с Крымом, где произошло восстановление исторической справедливости. Распад СССР прошёл по катастрофичному для русского мира сценарию, рано или поздно ситуация должна была исправиться. Вот она и меняется. Не может русский народ существовать раздельно, он должен срастись. Вот и срастается. Но когда срастались немцы, все радовались. Когда срастаются русские, возмущаются. Почему? Мы хуже? Нет, мы лучше! У нас не было Гитлера. Зигзаг истории начал распрямляться, когда захватившие в Киеве власть националисты попытались перекодировать русское население. Проблема в том, что разлом СССР прошёл не по историко-этническим границам, а по административным, установленным из текущих соображений. Вот сейчас эти естественные историко-этнические границы и восстанавливаются. Бороться с этим бессмысленно. Наша власть не препятствует этому. Уже хорошо. К сожалению, долгое время мы были в плену стереотипа: «что произошло, то случилось». Если бы немцы говорили так же, до сих пор было бы две Германии… Обо всём этом я писал ещё в девяностые. Не верите? Почитайте двухтомник моих интервью, который только что вышел в АСТ.
– Вы входили в совет при Министерстве обороны, сейчас являетесь доверенным лицом президента. Такая близость к власти помогает?
– Из Общественного совета Министерства обороны меня турнули, когда я спросил у тогдашнего министра-мебельщика, понимает ли он сам суть затеянных реформ. Близость к власти мне скорее вредит. Ага, говорят, недруги, присосался! К чему? Чем власть мне может помочь? Дать квартиру? У меня есть. Издать книгу? Ко мне и так издатели стоят в очереди. Поставить пьесу в театре? Но мои спектакли пользуются популярностью, театры сами их ставят с удовольствием, зарабатывая. Девять сезонов в Театре сатиры идёт спектакль «Хомо Эректус» и собирает такие же полные залы, как коммерческий «Слишком женатый таксист», хотя моя пьеса совсем не коммерческая. Сейчас я заканчиваю для Ширвиндта новую комедию, где среди персонажей есть, кстати, и президент России. Что мне власть может ещё дать? Наградить? Когда я отмечал 50-летие, награда нашла меня через два года, три раза документы возвращали, мол, не заслужил. Боюсь, и у меня в анкете какой-то есть неправильный пункт.
– А чем вредит?
– Кстати, на заседаниях президентского совета просить что-то для себя не принято, неприлично. Разговор идёт о том, что важно для страны, общества, отрасли. Помню, один писатель-историк попросил для себя авторскую передачу на
«У меня прямой контакт с читателями и зрителями»
12 ноября Юрию Полякову, писателю, драматургу, главному редактору «Литературной газеты» исполняется 60 лет. Его книги, как зеркало, отразили путь, который мы прошли за последние 30 лет, превратившись из советских людей в буржуа. Новая идентичность не стала для нас уютной, а потому маячит вопрос: «Кто мы и куда движемся?» В своих художественных произведениях Юрий Поляков нам как лекарство прописывает «сатиротерапию», а в своей публицистике серьёзно отстаивает принципы сильного государства и социальной справедливости. В нашем интервью он размышляет о времени и о себе и говорит о вызовах, на которые должна ответить Россия.
– Юрий Михайлович, день рождения всегда повод оглянуться назад, вспомнить свой исток. Как Вы делали первые шаги в литературе?
– Мой путь типичен для тех, кто родился в 1940—60-е годы. Тогда хорошо работали социальные лифты. Выходец из любой советской страты при желании, трудолюбии и задатках мог состояться и в жизни, и в творчестве. Я родился в рабочей семье, не имеющей отношения к литературной сфере. В школе у меня была замечательная учительница словесности – Ирина Анатольевна Осокина. Она заметила и развила мои способности. Тогда отлаженно работала система литобъединений, писательских совещаний, выпуска первой книги молодого автора – сейчас к этому пытаются вернуться в рамках Года литературы. Я заметил, что существует стойкий миф о стеснённом эстетическом, интеллектуальном кругозоре моего поколения. Это неправда. Да, мы знали: если пишешь ближе к реализму – проще издать, если экспериментируешь – сложнее. А сейчас наоборот: если в текстах больше эксперимента, с тобой носятся, даже если прочесть это невозможно. Если ты реалист, к тому же социально ответственный да ещё озабоченный русской темой, Агентство по печати тебя никогда не полюбит. А литературой почему-то рулит именно оно. Наше поколение начитанное, мы прекрасно знаем мировую литературу, читали всё, и то, что нельзя тоже читали… Знали и своих предшественников, в отличие от нынешних авторов, которые вообще не подозревают, что до них кто-то что-то сочинял на русском языке. Ну, если только Набоков и Бродский… Новое поколение часто занимается изобретением велосипеда. Приходит в «ЛГ» автор. Я говорю: «Стихи неплохие, но они один в один повторяют Николая Глазкова». «А кто это?» Приносят прозу. Я говорю: «Написано неплохо, но всё это было в «Разбитой жизни» у Катаева». «А кто такой Катаев?» Мы имеем катастрофическое снижение профессионализма во всех сферах. Нынешняя молодая литература, даже обвешанная премиями, это какая-то районная детская паралимпиада. Извините, но это не старческое ворчание, а печальная реальность…
– В своих книгах Вы умеете очень точно описывать «болевые точки» в жизни социума. Одним из первых в повести «ЧП районного масштаба» затронули тему вырождения комсомольской и партийной элиты. Не могу удержаться и процитирую: «В комсомоле работают не только головой, но и печенью». Позже Вы саркастически заметили: «Чем крепче припадали к сосцам КПСС, тем громче кричали о заслугах перед демократией». Так почему выродилась советская элита?
– Элита везде склонна к вырождению. Должно заботиться, чтобы работали социальные лифты, чтобы была ротация. При советской власти лифты работали лучше, чем сейчас. Я критиковал комсомол с точки зрения идеальной молодёжной организации. Нас тогда, в начале 80-х многое не устраивало. Мы считали, что комсомол должен быть более творческим и раскованным. Мы не представляли себе, что может быть ситуация, когда у государства вообще нет молодёжной программы и серьёзных структур, как сейчас. Комсомол был организацией достаточно идеологизированной, хотя в меньшей степени, чем партия. Но при этом делал много полезного и нужного. Я помню, как мы на Совете творческой молодёжи при ЦК ВЛКСМ рассматривали вопрос покупки «Машине времени» новой аппаратуры. Андрей Макаревич не любит об этом вспоминать. Сейчас все – жертвы советской власти. Одному вместо ордена Ленина дали знак Почёта. Другому – вместо четырёхкомнатной квартиры дали трёхкомнатную. Кошмар! Комсомол содержал экспериментальные театры, устраивал выставки молодых художников, проводил совещания молодых писателей. У комсомола, как у любой структуры, было много болячек. А что наше нынешнее правительство идеально? Посмотришь в пустые глаза иного министра и горюешь: почему я не Гоголь?! Нет, я не отказываюсь от своей критики. Это была критика молодого человека, ещё не знавшего, что такое настоящий государственный развал. Убеждён, и сейчас нам нужна молодёжная структура. Её нет, так как мы ещё не выбрались из той колониальной модели, которую нам навязали в 90-е годы. Тогда была установка: чем слабее государство, тем лучше обществу, потребителю, производителю, деятелям культуры. Через младореформаторов и либералов эту лукавую идею нам внушали государства, где контролируется абсолютно всё. Там сейчас филолог-русист боится признаться в любви к Достоевскому. Санкции!