Вадим
Шрифт:
Уже в течение многих лет он видел сны об этом воробье. Тот приходил, высокий, в человеческий рост. Рос вместе с Вадимом. Садился к столу, смотрел грустно. Выпивал чаю. В более зрелые годы — пива. Или сидел на балконе в каком-то шезлонге. Чем-то был отдаленно похож на Сашу.
Вот бы Маша об этом узнала. Вот бы она посмеялась.
В понедельник Вадиму пришлось полететь в Питер. Он сидел в самолете и чувствовал себя омерзительно. Даже приветливые светловолосые стюардессы его бесили. О нет! Они-то как раз — особенно. Он стоически пытался хранить спокойствие и ни о чем не
Тем временем девушка-японка, сидевшая рядом с ним, начала усиленно писать в толстом блокноте, стараясь прикрывать страницу рукой. Можно было подумать, что все вокруг свободно владеют японским. Вадим стал заглядывать ей в блокнот — не мог устоять. Оценил, какой это подвиг, — знать столько иероглифов. Как же они учатся в школе, бедные дети. Это прививает смирение. Вот выучи пару сотен иероглифов и станешь частью терпеливейшей нации.
Вскоре он обратил внимание на дату и время, проставленные в начале страницы. Японка вела дневник! Вадим стал приглядываться настойчивее; он буквально прожигал бумагу глазами. Ему отчего-то теперь казалось невероятно важным узнать, что же она там пишет… Тем временем девушку совершенно поглотило ее занятие, и она больше не замечала чужого внимания. В ее согбенной над блокнотом позе, в ее остервенелом выведении закорючек Вадиму почудились невыносимость и боль. Ему тоже было физически больно — оттого, что он не может понять ни слова. Ему просто необходимо было понять. До такой степени, что он начал серьезно обдумывать вариант выкрасть дневник и отнести его к переводчику.
И тут вдруг пробилась английская фраза: «This is insane!» Как он был рад этой фразе, именно этой. У нее тоже варилось. Она тоже пыталась найти смысл во всем этом. Потом, через две страницы, «give up» в середине предложения. Борется с жизнью, терзается и думает, не бросить ли это занятие. Значит, он не один. Значит, все-таки можно терпеть.
Часть третья
1
Вадим с самого утра не увидел пользы в том, чтобы думать.
Зато были ощущения, и можно было им следовать. За неимением лучшего.
Ощущение 1: вечером точно не хочется домой.
Ощущение 2: быть одному уже просто невыносимо.
Ощущение 3: мягкий, порядочный человек.
Подумаешь, что секретарь. И что банально и старо как мир.
Но она вдруг стала вести себя как-то иначе. В глаза избегает смотреть. Впрочем, чего еще ожидать — после увиденного ею на вечеринке. После того как ей стало понятно, что творится у него дома.
Вадим три раза подходил к двери, чтобы выйти из кабинета. Но каждый раз возвращался назад.
Затем все же взял себя в руки и отворил дверь:
— Лера, вы не поужинаете со мной сегодня?
Спросил естественно — как получилось. А получилась проникновенная просьба. Лера распахнула глаза, подавшись назад, и оправила складки джемпера.
— Конечно, Вадим Сергеевич.
— Спасибо.
Вернулся к себе. Конечно, Вадим Сергеевич. Не «Хорошо, Вадим Сергеевич». Не «Поужинаю, Вадим Сергеевич». А «конечно».
Пытался
Первый раз за долгое время он будет наедине с женщиной. Хотя ничего такого не будет, но все же.
Высунулся:
— А вы какую кухню предпочитаете?
Лера заулыбалась:
— Мне все равно… Только чтоб есть не было сложно. Конец рабочего дня все-таки.
Правильно. Необходимо демократичное место. Без пристального внимания персонала.
Он посмотрел в зеркало. Ощутил себя молодым мужчиной в костюме. В элегантном костюме. Как минимум, молодым симпатичным мужчиной в дорогом элегантном костюме. Как максимум, привлекательным человеком с багажом знаний. И прочего.
К лифту они вышли вместе, но такое и раньше бывало. В машину сели вместе, но этого никто не увидел. Вадим ощутил спокойствие Леры: не профессиональное качество — а обыкновенное, человеческое. Она не размышляла о том, для чего они ехали ужинать. А если и размышляла, то не строила предположений, не забегала вперед. Оставляла финал открытым.
Тогда Вадиму тоже стало очень спокойно.
Они сели за столик в маленьком армянском ресторане; когда принесли меню, кто-то заиграл на дудуке.
Вадиму было легко и приятно разглядывать Леру. Лицо построено — ничего лишнего: высокие скулы, брови, красивый рот. И совершенно домашние глаза: теплые и свои.
За соседним столом обсуждали какой-то фильм. Лера спросила:
— Вы когда в последний раз были в кино?
Он задумался:
— Даже не вспомню. Год, два назад. Я дома иногда фильмы смотрю. Редко. А вы часто ходите?
— Да, я кино очень люблю. Просто так не хожу… Сначала читаю: кто что снимает. Выбираю задолго. Жду, пока выйдет.
— А какие фильмы вы любите?
— Очень разные. Я разное кино как бы с разными целями смотрю. Одни фильмы — из-за идей, другие — из-за того, как они сняты… Ну, если, предположим, форма какая-то новая, необычная… У некоторых сюжет просто нравится. А бывает, смотрю развлекательный фильм, если качественный. Не для того, чтобы как-то обогатиться, а просто отдохнуть. Притулиться так на диванчике с чашечкой чая и поплакать от умиления…
— Вроде «Титаника» что-нибудь?
— Нет, что-нибудь все же… потоньше. Скажем, психологический детектив.
Лера отпила из бокала. Понравилось, еще отпила.
— У меня неоднозначное отношение к американскому кино. И к тому, что вокруг него происходит. Все-таки что-то неправильное у них там происходит. Начиная с двадцатых годов… все это завоевание мира американским кино, мегазвезды. Что-то не то… Не знаю, как выразить…
Лера искала слова, наморщила лоб.
— Я родилась и выросла в Донецке…
— Я не знал, — удивился Вадим.
— Знаете, там все пьют. Да и как не пить: все в шахтах работают. У меня отец почти сорок лет ходит в забой… Каждый вечер, чуть задержался на двадцать минут — мама звонит: поднялся из шахты? Если поднялся — хорошо, сегодня живой. Пускай погуляет… А американцы месяц сидят в очереди, чтобы первыми билеты на «Звездные войны» купить. У кинотеатров разбивают палатки. Если об этом рассказать моей маме, она не поймет.