Вадим
Шрифт:
— Щас шкафы запотрошим и сообразим че-нибудь.
Он отыскал и ловко помыл ножик, два стакана и большое медное блюдо, тоже зеленое. Выложил на него мясное ассорти вместе с хлебом, расставил лотки с салатами. Ожидал благодушно, пока Вадим откупорит водку. После первой — за встречу — повел светскую беседу:
— Как дите?
— Растет.
— С женой как?
Вадим мотнул головой небрежно: показать, что все хорошо. Но жест неожиданно выразил существующее положение вещей — видимо, в силу того, что Вадим не уделил ему должного внимания. Жалкое пожатие плечами, сгорбленное, вместо гордого разворота и кивка сверху вниз. С Сашей
— Чур, советов по семейной жизни я не даю. А то потом все на меня будешь валить.
И сказал он это напыщенно и самодовольно.
Вадим удивился:
— А с чего бы я у тебя советов спрашивал? У тебя что, большой опыт?
Саша прищурился, но ничего не ответил; только состроил презрительную мину.
Разлили еще по одной, закусили. Саша скинул заляпанную толстовку прямо на пол и устроился поудобней на стуле, развесив по нему руки и ноги. Довольный, он сидел с таким выражением лица, будто считал ниже своего достоинства заговорить первым. Вадим же подумал, что все это детский сад, и в такие игры он не играет. Поэтому сказал первое, что пришло в голову:
— Чем ты вообще занимаешься? Как живешь?
Не о футболе же разговаривать, правда?
— Че, интересно? — Саша и здесь нашел, отчего позадаваться. — Ты бы так не смог жить, чистюля.
Но, помолчав, все же соизволил ответить:
— У меня кореша клевые. Мне месяц назад такие макасы слабали, елки… — Он причмокнул. — Я их продал потом — надо было. Собираемся с ними, за жисть разговариваем. Выпиваем — а как без этого. Дела кое-какие проворачиваем. Денежки найдем — отдыхаем. Девчонки там и прочее… Жизнь веселая, отвязная.
Саша затянул блатную песню про «тебя убили в Грозном на рассвете», но тут на кухне появился новый человек. Неопределенного возраста мужчина, с сизым и распухшим лицом.
— О, здорово, Семеныч! — обрадовался Саша. — Проходи, дорогой. Подфортило тебе. У нас тут и водочка есть, и пожрать. Налетай… а это мой брательник, сводный — ха-ха! Вадим. А это Семеныч.
Семеныч потупился, заулыбался застенчиво, прошелестел:
— Здравствуйте, — и, танцуя и покачиваясь, пробежал к табурету.
Стал молча есть, выпивать. Торопливо, посверкивая пробоинами в зубном ряду.
— Хороший мужичок, Семеныч, — одобрил Саша.
Тот отозвался:
— Еп, эта… ик…
— Да ты ешь, ешь, едрена вошь…
— А я эта… Иду, дай зайду, думаю… Дверь толкнул, а она и открылась…
— Слушай, а ты у Сереги был? — спросил вдруг Саша, будто вспомнив что-то необычайно важное. — Он сблызнул куда-то, я его месяц уже найти не могу.
Семеныч закивал, продолжая есть:
— Был, был. Только Сереги там нет. Мне Танька его жалиться начала. Паскуда, гыт, снюхался с какой-то бабой. Он, поди, думает, что это любовь, а она, гыт, квартирная аферистка… Она хочет его развести, чтоб он комнату свою у них забрал, обменял. А она его отравит чем-нибудь, а комнату — себе. А, гыт, у меня две дочки — невесты, у дочек отбирает. Ага. Им рожать надо будет. А там дочки такие, я видал — две слонихи. Волосищи на ногах — как у меня на мудях… Я, гыт, звоню ему, она его к телефону не зовет.
— Да, дура Танька, прохлопала своего мужика, — протянул Саша. Подмигнул: — А ты ее утешил-то?
— Само собой, — усмехнулся Семеныч и выпятил грудь. — Хорошая баба, воняет только.
— Ну ты б на дочку какую-нибудь…
— Да она от меня не отходила. Поссать пошел, и то прибежала.
В продолжение этого разговора Вадим наблюдал и диву давался. Семенычу было, очевидно, за пятьдесят; Саша, казалось, был ровесник Семеныча. Во всяком случае, Вадим ощущал, будто видит перед собой человека гораздо старше его самого, пожилого уже, видавшего виды. А ведь ему — всего двадцать пять. Вадим вспомнил дату рождения Саши и сам себе не поверил. Зато Славик-бармен… Старше Саши — а какая пропасть… подросток.
Вадим погрузился в себя, раздумывая о том, как люди стареют. Раздумывая — громко сказано. Мысли его были облаками, размытыми и ворсистыми. Витали и исчезали. Вдруг к Вадиму прорвался голос:
— А вот мой брательник, полюбуйтесь.
Семеныч полюбовался и захихикал.
Саша продолжил:
— Мы с ним росли, а он все время со мной соперничал. Прям как на соревновании. Все время завидовал мне. Правда, Вадим?
Тон его был издевательским.
Вадим, прежде чем отреагировать, сделал краткий экскурс в детство: действительно, что-то такое было. Детское. Младшему купили машинку, а мне не купили. Я старше и должен понимать. Младшему можно, но ты ведь большой. Совсем детское. Не актуально. Давно не актуально. Другие люди. Уже совсем другие люди.
Саша между тем продолжал, уже во втором лице:
— И теперь ты все не успокоишься, все вошкаешься, я вижу. Тебе все меня носом ткнуть надо. Старые раны, да? Но я-то ничего, мне-то что. Я свободный человек, а ты винтик. Вот ты и завидуешь.
Вадим чувствовал запах макарон и вовсе не завидовал.
— Мне вообще все завидуют, в натуре. Я тут с мужичком сидел, он мне потом и говорит: ну ты даешь, умный. Руку даже пожал. Докажи, Семеныч?
Все обратились к Семенычу, и тот прошелестел, подобострастно хихикая:
— Да, что есть, того не отнимешь… Ага. Шурик у нас авторитет, умный…
Саша удовлетворенно добавил, размазывая слова:
— Я даже знаю, почему ты компьютерам пошел учиться. Потому что я их с детства ненавидел. Все эти игры, денди… все мне назло.
Пока Вадим оценивал место, которое определил себе в мире Саша, тот принял великодушный тон:
— Ладно уж… Не парься… Не один ты такой — что я, не понимаю… Я — вообще… Я бы тебе сказал… Я такое видал в этой жизни, что тебе и не снилось… Ты сопляк еще по сравнению со мной…
Здесь Саша всем своим видом намекнул на существование некой тайны. Сделал важное лицо, поводил глазами кокетливо.
— Ну да ладно…
Семеныч тем временем радостно ловил каждое Сашино слово и тихонько раскачивался на табурете, быстро-быстро жуя, будто мышка.
Саша все еще производил пантомиму, должную донести до Вадима нечто важное и таинственное. Но Вадим оставил попытки прийти к разрешению загадки логическим методом и разлил еще по одной.
Они выпили, и Саша не выдержал: