Вадим
Шрифт:
Наконец Вадим нашел хоть один стоящий вопрос:
— А вы и аллах тоже? То есть вы все-таки один-единственный? Или нет?
Бог отвел свои зеленые глаза вдаль, затем принялся разглядывать маникюр. Это было, конечно, не очень вежливо, и тогда один из стариков прокряхтел:
— А то.
Дождавшись, когда Бог изучит маникюр досконально, Вадим осторожно развил тему:
— А можно спросить, почему вы выглядите именно так?
Здесь он умудрился доставить Всевышнему удовольствие. Тот заулыбался и стал объяснять:
— Все дело в том, что, как вы совершенно верно отметили, у вас есть собственные
Он даже хихикнул. С достоинством.
Вадим поразмыслил и разочаровался:
— То есть вы не на самом деле так выглядите?
Все посочувствовали. Довольный Бог произнес:
— Вы считаете, что увидели меня сейчас своими глазами. Строго говоря, ничего вы не видели. Я не выгляжу никак. Я на самом деле и не здесь. То есть, конечно же, не только здесь. Много ведь всего происходит, так? Вы же не такой исключительный человек, чтобы я вам одному посвятил столько времени?
— Справедливо, — согласился Вадим.
Затем подумал:
— Зачем было вообще меня сюда приводить… И обстановочка так себе… Глупо.
— Я все слышал, — предупредил Бог.
Улыбнулся белозубой улыбкой и испарился.
От этого происшествия у Вадима осталось приятное впечатление. Встретились культурные люди и пообщались.
Очутившись на диване у себя дома, он сидел без движения и изумлялся. Вскоре Маша спустилась вниз. Встала напротив, скрестила руки. Посмотрела Вадиму в глаза и спросила:
— Ну как?
Взгляд ее был как взгляд с того света. Во всяком случае, таким он показался Вадиму. В этот момент он готов был поклясться, что она знала происшедшее с ним до мельчайших деталей.
Он не стал уточнять, что именно она имела в виду. В принципе, она могла иметь в виду что угодно. Возможно, Марина и няня заметили его тогда в коридоре и все-таки доложили. Вместо ответа Вадим сказал:
— Я хотел бы поехать завтра на дачу. А ты?
Она ответила, глядя теперь мимо него.
— Вообще-то, у меня свои планы… Может, в следующие выходные? Или, знаешь, возьми Илюшку и съезди сам. У меня тут как раз такие дела начинаются, очень важные, я тебе потом расскажу.
— Хорошо.
— Тогда я пойду приготовлю Илюшкины вещи. Резиновые сапоги, наверное, надо сложить?
— Да, наверное.
Маша встала и пошла вверх по лестнице. Это была уже совершенно чужая женщина.
7
— Что это за тетя? — спросил с детского сиденья Илюшка.
— Это очень хорошая тетя, ее зовут Лера.
Лера закрыла за собой дверцу.
— Доброе утро.
Просияла глазами и сразу обернулась к ребенку, протянула руку:
— Здравствуй, я Лера. А тебя как зовут?
Илюшка застеснялся.
— Ну ничего, ты мне потом скажешь, по секрету, ладно? Держи.
И протянула ему игрушку.
— Что надо сказать? — поинтересовался Вадим, отъезжая от тротуара.
— Спасибо…
Илюшка зашуршал пакетом.
Какое-то время они молчали; иногда смотрели друг на друга и улыбались.
Лера как будто снилась Вадиму. Глаза ее ускользали. Блестящие волосы спадали на плечи аккуратными локонами. Вадим сразу представил ее руки, как она всего лишь час или полчаса назад снимала бигуди: осторожно раскручивала, складывала в тумбочку в ванной. Или в большую прозрачную косметичку. Или в вазу, которая, может быть, стоит на столике, а под ней — вязаная крючком белая салфетка… Вадим помнил бигуди с детства. Ему не хватало бигудей. Давно.
В окнах мелькали неброские подмосковные пейзажи: желто-синяя «ИКЕА» с диваном за 2999 рублей, грязные автомобили, тетки в трикотиновых юбках, безжизненные кусты, ржавые гаражи и белые пластиковые кафе — клоаки, в которых зачаточное общение к вечеру произрастало в более яркие формы… Ему было легко.
— Вадим Сергеевич… — сказала Лера, и он засмеялся.
— Думаю, можно уже на «ты» и без отчества. После того, что случилось.
Лера покосилась в Илюшкину сторону.
— Он еще такого не понимает. Годам к пяти, может быть.
Она улыбнулась, избегая смотреть на Вадима:
— А я потом думала: может быть, то, что случилось, мне померещилось?
— Если вы, Валерия Евгеньевна, не против, мы можем это поправить. Чтоб потом уже точно знать, что не померещилось.
Вадим сам себе удивился. На самом деле он не умел так разговаривать с женщинами.
Лера несмело потянулась к нему рукой и погладила по щеке. Он взял ее руку, поднес к губам. На запястье ее содрогался пульсом сосуд.
Вадиму было так хорошо, что на секунду появилось желание все испортить, как в детстве, — плюнуть вдруг или заорать во все горло. Будто подчеркнуть таким образом хрупкость и скоротечность момента, нарушить установленный кем-то порядок, выразить свой протест.
Им пришлось затормозить в пробке. Дачный сезон официально считать открытым… Из соседних машин любопытные лица беззастенчиво их разглядывали. У обочины бабульки продавали цветы; стояли ветераны в орденах и медалях. Один из них, в роговых очках, замахивался увесистой палкой на грязного белобрысого мальчика. Свирепое лицо его отвратительно дергалось, седой зачес развевался по ветру, и капли слюны падали на потертый пиджак. Лера наблюдала за ним, закусив губу. А затем сказала:
— Ветеранов надо вроде бы уважать. Но мне все-таки кажется, что это испорченное поколение. И следующее, которое было за ним.
Вадим ответил вопросительным взглядом. Лера продолжила:
— Вы в метро, конечно, не ездите… Ну а я постоянно. И вот как-то раз еду, уставшая, как собака. Место освободилось, я села. Причем вокруг меня сидят как на подбор — десяток молодых мужиков. А на следующей остановке заходит дед, такой высокий довольно, крепкий — и сразу ко мне. И давай меня клюкой своей по ноге стучать — вставай, мол, уступай быстро. Я встаю, пристраиваюсь где-то в сторонке. И думаю вдруг: постойте… что это происходит? Столько сидит мужиков, а у этого старого идиота даже мысли не возникло к ним подойти — он сразу к женщине. Привык, что всю жизнь его бабы обслуживают, всегда на них выезжает. И сидит с таким выражением на лице — чуть ли не выполненного долга.