Вагончик мой дальний
Шрифт:
Он еще раз окинул взором жилье и предложил пойти на волю. Тут хоть и не дует, но на воле просторней… Да и видней.
Я тогда не понял, что он хотел видеть. Однако мы вышли. Погода была сумеречная, но теплая, как перед дождем. Мы вскипятили на костре чай с брусничными листьями, а гость достал из брезентовой дорожной сумки хлеб, яйца, огурцы, а из обрывка вафельного полотенца извлек кусок оленины. Острым самодельным ножом с деревянной резной ручкой ловко накромсал ломтями розовое мясо. Тут мы еще заметили, что пальцы рук у него сплошь украшены серебряными перстнями, массивными, видать, ручной
Гость поймал наш взгляд, буркнул сквозь бороду, что в тайге всяко бывает, не только пальцы, голову люди теряют. Пошевелил обрубком и добавил, что тут – особый случай, но рассказывать долго, лучше закусить. А вообще-то бродит по горам и долам с до войны, сам из староверов, еще говорят – “кержаков”, то есть не пьет, не курит, а камешки, минералы, видит сквозь землю, где, значит, что лежит.
– Как это? – удивилась Зоя. – Насквозь?
– Люди так думают… А по правде, я их не вижу, чувствую.
Зоя, уплетавшая за обе щеки сочные куски мяса, даже перестала жевать, так захватил ее разговор о чудесах.
– Чувствуете? Носом?
Гость громко захохотал, откидывая кудлатую голову. Шапка лежала рядом на траве.
– Да нет… Скорей кожей. Но объяснить не могу. Сам не понимаю.
Чувствую – и все. Ты вот чувствуешь человека, какой он? Вот меня, к примеру?
– Кажется, чувствую, – отвечала Зоя серьезно. – Но причем тут камни?
– Так они живые, – сказал гость. И посмотрел странно в лицо Зое, а потом мне. Я вдруг подумал, что он не первым нам об этом говорит, а заглядывает в глаза, потому что привык, что ему не верят. Впрочем, я тоже не поверил. А Зоя поверила. У нее глаза разгорелись от таких фантазий. И он это почувствовал. Обращаясь только к ней, гость стал описывать, какой жизнью камни живут, впитывая добро или зло, как общаются с человеком и как влияют на его судьбу.
– На чью? На мою тоже? – спросила Зоя, но поправилась: – Нашу?
– На любую.
– Ну и что вы нашли? – поинтересовалась Зоя уж слишком, как мне показалось, кокетливо. – Бриллианты, топазы, рубины?
Я впервые с неприязнью подумал о женском таком любопытстве. Мясом любят угощаться – ладно. Даже сырым. Но что готовы поверить всяким сказкам от захожих бородачей – это уж слишком.
Однако гостю такое внимание льстило. Он отвечал серьезно, что кое-что на днях нашел… При этом раз-другой обернулся, пристально вглядываясь в заросли: померещилось, что ли? Успокоившись, поправил
Зою, что бриллиантов в земле не бывает, они алмазами зовутся. А у него в Москве, на Сельхозвыставке – в кино, небось, видели:
“Свинарка и пастух”?.. Вот там перед самой войной у него коллекцию камней выставляли, а заодно и его для экзотики вместе с серьгой демонстрировали. Потом, как война началась, все павильоны позакрывали, ему же велели ехать домой. А коллекция… Теперь уж неизвестно, куда она подевалась…
– Жалко, – сказала Зоя. – Небось, дорогая?
– Да не в цене дело, барышня. Она красивая, – сказал гость. – Но, если честно, мне добра не жалко. Хоть камешки, правда, были покраше, чем в ином музее. Если, скажем, для пользы человеку
Полуночном… И марганцевую руду нашел… Ее, значит, немцы сейчас разрабатывают.
– Военнопленные, что ли?
Гость опять вперился в заросли, что-то не давало ему спокойно сидеть. Повернулся к нам, переспросил:
– Что? Какие пленные? Немцы-то? Нет, свои… Которых с Волги привезли…
Как будущих врагов народа.
Мне показалось, что слово “будущих” он произнес чуть насмешничая.
Манера такая странная, губ не видно, а по глазам, светло-голубым, на выкате, сразу и не поймешь, шутит или нет.
– Это их, что ли, на “кукушке” возят? – поинтересовался я.
– И их. И других. Тут кругом лагеря…
– А беглецы есть? – спросила Зоя, чуть напрягаясь.
– Бегут… Как же! – отвечал гость и снова оглянулся на лес. – А за ними, вот как за вами, охотятся…
– И – стреляют? Ну за премию? За буханку?
Гость не ответил.
– Но они же не волки, чтобы растерзать? – продолжала настаивать Зоя.
– Как раз волки, – подтвердил гость. Но поправился: – Шакалы.
– А вам самому не страшно? Одному? – поинтересовался я. Спросил, чтобы смягчить разговор да и Зою охладить.
Гость кивнул в сторону крыльца, где стоял – мы только теперь заметили – карабин, прислоненный к стенке.
– Мой единственный дружок… Из надежных. Я с ним не расстаюсь.
Однажды рысь… Вот тут, за болотцем… Прям с ветки… на меня…
– Рысь? – недоверчиво спросила Зоя. – А мы ходим, не знаем.
– Да вы тут вообще, – усмехнулся гость, – как на курорте! – И опять стал глядеть на лес. Может, что-то чувствовал? Может, слышал этих самых шакалов?
Стало понятней, что он не просто предупреждал об опасности. Он знал: она недалеко. Поднялся, вытер лезвие о траву и спрятал нож, а остатки трапезы, даже мясо, оставил нам.
– Спасибо за угощение, – сказал озабоченно. – Как говорят у нас в деревне: и чай попил, и чаюху поел.
– Так что нам, бежать? – Я попытался заглянуть ему в лицо. – Сейчас? Да?
– А когда еще? – буркнул он и посмотрел на Зою. – Чем скорей, тем лучше.
– А завтра? – Зоя спросила так, будто от него что-то зависело.
– Решайте сами. – Он пожал плечами. – У нас, кержаков, лишнее слово – что патрон впустую истратить.
Начал собираться, но вспомнил: не все сказал.
– Если пойдете, по рельсам – ни-ни… Сбоку, по тропе, однако с оглядкой… А посередке, до Юргомыша, деревня будет, Зыряновка.
Спросите тетю Оню. Тетка моя. У нее на сеновале перекантуетесь, если что…
Он натянул потертый тулупчик, нахлобучил ушанку, повесил за спину сумку и сразу постарел: сторож с автобазы. Мы молча смотрели, как он собирается. Забрал карабин, а на бок повесил неведомо откуда взявшуюся кожаную планшетку с блестящими замками и пластиковым окошечком.
Мы вытаращились на эту диковинную планшетку в четыре глаза. Странно было увидеть ее у таежного охотника. Такие обычно носят летчики да особисты… А может, в планшетке у него лежит предписание НКВД о нашей поимке? А все эти сказки про камешки лишь для отвода глаз?!