Вахтанговец. Николай Гриценко

Коллектив авторов

серьезность в абсолютно нелепых, буффонных ситуациях. Ю. Яковлев из­

ящно и элегантно переходит от одного жанра в другой, знакомя зрителей

то с романтическими, то с лирическими, то с сатирическими характерами.

Творческий диапазон Гриценко в кино еще шире: по-вахтанговски смело,

парадоксально изображает он противоположные крайности человеческих

эмоций, исканий мысли, поворотов судьбы.

Можно даже сказать, что Гриценко - самый «вахтанговец» в кино.

Его связь с театром неприкрыта

и откровенна, его склонность к художе­

ственному преувеличению очевидна. Он не боится показаться слишком

смешным или слишком драматичным, потому что более всего ненавидит

невыразительность и бесцветность, отрицая искусство бесформенное

и бессодержательное.

Если говорить о том главном, что принесли в кино вахтанговцы - сна­

чала непосредственные ученики Вахтангова, затем ученики его учеников -

то это именно страстность в отстаивании искусства высоких идей и ярких

художественных форм.

«Ну что же тут спорного?
– возразят мне.
– Кто станет отрицать важ­

ность идейного, яркого искусства, зрелого профессионализма в актер­

ском творчестве?» Теоретически - никто.

И в то же время несомненно, что вопрос о высоком мастерстве, о зре­

лом, уверенном профессионализме - вопрос из вопросов нынешнего

актерского дела, и не все здесь до конца ясно, не во всем достигнуто

единство теории и практики.

Анна Образцова

Загадка Тартальи

В «Принцессе Турандот» Тарталья Гриценко загадывал загадку о коте,

самую бесхитростную загадку спектакля. А мне всегда казалось, что этот

Тарталья совсем не прост, и сам являет собой не простую загадку.

Вне сцены я видел Николая Олимпиевича всего лишь один раз, перед

служебным подъездом, когда, совсем молодым и никому неизвестным

студентом, пришел в театр по каким-то делам и не знал, к кому обратить­

ся. Заметив мою растерянность, стройный хорошо одетый актер (а это

был он) подошел ко мне и предложил помощь. Больше я с ним не встре­

чался, но этот эпизод в памяти сохранил. Насколько я понимаю, он всег­

да был готов кому-то помочь, перед входом в театр имени Вахтангова,

может быть, вспоминал и свою молодость, свое растерянное появление

в Москве, свой приезд из далекой Украины. Такие воспоминания не ис­

чезают. И хотя актерская карьера Николая Гриценко в Москве сложилась

на редкость удачно, он стал любимцем и зрителей, и труппы, и ее власт­

ного лидера Рубена Николаевича Симонова; и хотя много лет он поражал

своим уверенным мастерством - абсолютного и какого-то радостного

перевоплощения (то в пьяного самодура купца, то в царского

чиновника

высокого ранга, то в классического русского интеллигента), - все равно,

где-то в глубоком подтексте его блестящей игры таился до конца непрео­

доленный страх, скрывалось чувство ненадежности, а может быть и неу­

веренности в том, что он делал. В этом смысле Гриценко был законченным

толстовским персонажем. Ему нужны были моральные оправдания игры.

Хотя об этом мало кто догадывался, как можно судить по воспоминаниям

друзей и коллег, на эту тему не распространялся.

В нем видели актера-ребенка.

Да он и любил играть ребячливых персонажей. Как уже сказано его по­

стоянная маска - Тарталья в «Принцессе Турандот», сама мягкость, само

простодушие, сама наивность. И в других ролях тоже Тарталья, даже если

это недоумки, придурки, даже если это агрессивная дурь. Даже если это

совсем другая личность в том же ряду, одна из самых возвышенных лич­

ностей в русской, да и в мировой литературе - князь Мышкин, ославлен­

ный «Идиот», полный доброты и христианского чувства.

Выдающимся художественным достижением это не стало: после спек­

такля БДТ и Смоктуновского-Мышкина, спектакль вахтанговцев и роль

Гриценко не показались открытием, новым - и долгожданным - словом

в истории нашего театра. Тем более что Гриценко, особенно на первых по­

рах слишком педалировал тему болезни - так было легче, здесь было что

186

играть, было на что опираться. Но все равно в актерской жизни Гриценко

роль Мышкина не случайность, а тем более - не эпизод, актер играл ее му­

чительно и долго, он открывал в ней себя, а в себе - и мышкинскую до­

броту, и мышкинское злополучие, и мышкинское благородство. И самое

главное — мышкинский не озлобленный ум. А потом сыграл уже не в теа­

тре, а в телевизионном сериале ум озлобленный, лишенный каких бы то

ни было иллюзий.

Понятно, что речь идет о небольшом эпизоде, в одной из последних

серий «Семнадцати мгновений весны», где Гриценко сыграл прусского

генерала аристократа. Сыграл, как обычно, с полной захватывающей до­

стоверностью, как будто сам происходил из прусской офицерской среды,