Вакуум
Шрифт:
На этот раз Оператор куда-то шел. Коридоры освещены теми же лампами, окрашивавшие солдата в мягкий синий цвет.
— Подпол решил всё заминировать и взорвать. Он думает, именно это и сможет остановить продвижение Вакуума… — вдруг он рассмеялся. — Но Контур против! Говорит, что уничтожение комплекса ни к чему не приведёт, что нам нужно спуститься ещё ниже! Ещё! — паниковал он. — Хрен тебе, майор! Так мы ему и ответили! А он, походу обиделся и свалил. Ну и скатертью дорога! Мама, я иду! Хоть в ногах и слабость… Ну да чёрт с ними!
Следующая запись.
—
Владимир поднял к нему глаза.
— Нет.
— Может, твой дружбан тебе ничего не говорит, потому что ты делом не занят? Не сосредоточен, не медитируешь, не знаю…
— Это так не работает.
Медик развёл руками.
— Что с этих видосов толку? И без них понятно, что Контур бывал здесь.
— А тебе уже не интересно судьба этих солдат?
— Мне интересна моя судьба! И выход.
— Так может я найду путь к выходу здесь! — вспылил вдруг сержант.
Георгий глянул на него и приторно улыбнулся.
— Смотри, валяй.
И он последовал совету.
Следующие два фрагмента содержали в себе панику: бегство Оператора от неизвестной угрозы. Позади него звучали крики боли и ужаса, но кто и почему кричал невозможно было понять: кадр постоянно дёргался. Второй фрагмент оборвался ни на чём. Третий начинался иначе.
Оператор сидел на полу между белыми шкафчиками. Теперь его окрашивал красный свет. Лицо его осунулось, в глазах читалась паника. По ходу речи он постоянно заглядывал за угол.
— Я вроде отдышался. Смогу рассказать тебе, что случилось. — посмотрел в сторону, затем продолжил. — Мы проводили минирование вдоль всего этажа. Кто-то успел подняться на верхние ярусы, чтобы поставить мины там, но об их судьбе я ничего не знаю… Потом объявился командир. Но… нам казалось, что это был он. Не знаю, как у него удалось, но Контур стал подполковником… Он перевоплотился в него, но как — я не знаю. Он заговорил какую-то чушь, которая шла вразрез словам подпола… Удивительно, но многие поверили ему! Не знаю… Похоже, он своими словами умеет влиять на мысли людей… Вот сволочь! Но мы всё поняли! Вывели его на чистую воду, а он взял и запалил по нам! Сволочь. — он заглянул за угол. — А потом с Лерой стало совсем плохо. Мы забыли о ней, а когда вспомнили… она уже грызла Щетину… Своего мужа, блин! — слёзы покатились по щекам, но Оператор резко их смахнул. — Её конечности удлинились, во рту образовались несколько рядов зубов, челюсти раскрывались на все сто восемьдесят… Пули отскакивали от её кожи…
Он помолчал. Вдруг, в глубине комплекса раздался грохот. Оператор вздрогнул, но остался на месте.
— У меня болят ноги. В паху странное ощущение, будто кости сокращаются в размерах и сближаются друг с другом… Не знаю, к чему это приведёт, мама. Но зато… я могу сказать, что эти материалы точно не войдут в архив взвода. Потому что взвода больше нет… До скорого.
Запись прекратилась, а Владимир глянул на Георгия. Тот уставился на сержанта, переваривая услышанное.
— Контур мимикрирует? Ты замечал за ним такое?
Нет, хотел сказать Владимир, но вдруг
— Я встречал одного странного офицера после брифинга в комплексе. Вполне возможно, что я здоровался с Контуром.
— Значит… — подумал Георгий, — теперь никому нельзя верить.
Помолчали. Олеся смотрела на них своими мокрыми глазами, размышляя о Демидове: глубоко в душе она знала, что ей не удастся увидеть его, человека, которого она всегда недооценивала. Что ей отныне не сказать тех добрых слов, что он заслуживал. Так что совместить эти мысли с реальностью у неё не получалось, да и не хотелось. Наконец Георгий прервал молчание:
— Врубай следующее.
Ожидание растянулось на долгие минуты. Тьма становилась гуще. Свет из окон на дверях всё слабее. Разум смотрел на эти окошки, с нетерпением ожидая возвращения товарища. Только сейчас он понял, как хочет есть — последние двенадцать (или больше?) часов он даже не пил воды, чего уж говорить о еде. Силы таяли. Конечности плетьми лежали на полу. Он смотрел и смотрел, пока не вздрогнул. Осознал, что чуть не уснул. По привычке помотал головой, но пронзившая шею боль заставила его пожалеть об этом. Тут же, наконец, он расслышал приближающиеся шаги. Напрягся, лёг чуть повыше.
Мимо окон промелькнул знакомый силуэт, и Гефест открыл двери.
— Хорошие новости! — он тяжело хромал на левую ногу, подошел и взял Разума за голень. — Артём выжил! Знает, где выход! Пошли!
Он потянул Разумовского на себя, но тот с силой выдернул ногу, берцы упали на пол.
— Ты чё? — раздвинул руки Гефест.
— Где он сейчас? И что с ногой?
— Сейчас на стрёме, чтобы майора не проморгать… — он постоял, уставившись в Разума. — Готов?
— Про ногу забыл.
— А! — Гефест, будто впервые увидев рану, посмотрел вниз. — Оступился. Упал на колено, пока шел.
Разумовский прищурился, но опустил голову на пол.
— Ладно… Поехали.
Шкафы остались позади, потом створки дверей, потом Гефест потащил Разума в ту сторону, откуда они пришли.
— Обратно, что ли? — Разум приподнял подбородок, и с этого ракурса снизу вверх, походка Гефеста показалась ему странной. Накатила зловещая долина.
— Да, Артём знает, куда идти. — Гефест держал Разума правой рукой, хотя всегда тащил левой по той простой причиной, что левой рукой впервые в жизни взял ложку и с тех пор только ею и пользовался.
Слишком уж изменился Гефест за эти десять, ну пусть двадцать минут. Разумовский вновь выдернул ногу из руки товарища.
— Да что такое? — развернулся Гефест, раздражённый и озлобленный.
Эта мысль казалась ему невероятной, но Разум всё-таки решал задать Гефесту один вопрос:
— Когда Маша погибла, что ты мне сказал? Сразу после.
Зрачки Гефеста расширились, верхняя губа задрожала, и Разум подумал, что он всё-таки уснул в той маленькой лаборатории. Поверить в то, что его старый друг забыл те слова, что так часто ему припоминал, он отказывался.