Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни
Шрифт:
Затем мы поскакали дальше, выслав разведчиков далеко вперед, чтобы не попасть врасплох в зоне досягаемости вражеской армии, которая, как мы знали, будет ждать нас под стенами Великого города, и все время, пока мы ехали на юг, изображение города на небе опускалось все ниже и ниже к земле, пока отражение не уступило место реальности, и тогда мы увидели Ниневию во всей ее ранней славе и свежей красоте, лежащую перед нами на обоих берегах Тигра.
Стены ее вырастали из равнины, как скалы вздымаются из моря, столь темными, высокими и сильными они казались. Через каждые сто шагов возвышалась башня, и между каждой парой башен были ворота, такие высокие, что даже издалека мы могли видеть золотую
Но как ни чудесен был вид первого великого города Междуречья, все его чудеса были ничтожны по сравнению с тем, что находилось в 400 метрах от восточных ворот. Те, кто никогда не видел ни ее самой, ни фрагментов ее развалин, считали ее башней высотой около двухсот локтей. Ваши историки и исследователи земель, бывших когда-то Ашшуром и Халдеей, указывали на руины строений, которые были древними, когда она уже исчезла, и говорили, что это все, что осталось от великой Вавилонской башни, которую Нимрод и народ Ниневии построили, чтобы подняться над облаками и посмеяться над терпением Того, кто обещал больше не затапливать мир и в знак обещания поставил в облаках свой лук, подарив людям радугу.
Но я, видевший собственными глазами эту могучую громаду, взмывшую к облакам во всем блеске гордости, силы и славы, говорю вам, что никогда за все века, прошедшие с тех пор, со всем своим искусством и техникой человек не построил ничего, что не казалось бы карликом рядом с этой башней. Всё еще была весна, несколько легких белоснежных облачков плыли по небосводу, но, как бы высоко они ни плыли, гордый гребень Бэла и слабая мерцающая звезда вечного огня на его вершине парили еще выше над облаками.
Все, как один, натянули поводья и остановились, онемев от благоговения и изумления при виде этого зрелища, и даже мы, за десять коротких дней разгромившие две армии Ашшура и обратившие в бегство самого Великого царя, смотрели друг на друга, словно спрашивая, не спустятся ли с небес сами боги, чтобы сразиться с нами, вместо того чтобы позволить покорить народ, воздвигший такие чудеса из кирпича и камня.
Но это наваждение продлилось всего несколько мгновений, потому что под стенами Ниневии и вокруг мощного основания башни Бэла мы увидели блеск доспехов и оружия, сверкавших на солнце, как пена волн у подножия истертых морем утесов, и когда мы снова двинулись вперед, подъехали наши разведчики с востока и запада и сообщили, что две большие армии выстроились перед городом по обе стороны реки, и что, убив Тукула и рассеяв его войско, Илма с Араксом вернулись вверх по реке к броду, о котором им рассказал один ассириец в обмен на жизнь, свободу и пятьдесят фунтов золота, и что они переправятся там и вместе с нами вступят в битву против Великого царя и его армии.
К полудню после тяжелого марша они прибыли, и тогда наше объединенное войско, насчитывавшее около восьмидесяти тысяч всадников и пехотинцев, выстроилось длинным широким сверкающим строем примерно в километре от восточной стены Ниневии и примерно в восьмистах метров от сомкнутых легионов Ашшура, в страхе стоявших под стенами своего надменного города.
На свете никогда еще солнце не освещало столь величественного зрелища. Одна против другой стояли две огромные армии: одна, сияющая от побед и пылающая триумфом, а другая мрачная, молчаливая и наполненная ужасом от сознания того, что это последний бой, который способен дать Ашшур, и что им остается либо победить нас, либо запереться в городе и наблюдать, как мы опустошаем поля, сады и виноградники и готовимся уморить
Две армии сами по себе являли такое великолепное зрелище, увидеть которое могут только мечтать глаза, но если к этому зрелищу прибавить Ниневию, ее могучие стены и башни, ее расписные ворота и ступенчатые храмы и дворцы, ее висячие сады с яркими цветами и зеленью весны, и самое могучее и удивительное из всего — эту колоссальную башню Бэла, вздымающую к небу храмовый гребень, увенчанный алтарным огнем, который, как поклялась вся Ниневия, никогда не погаснет, пока мир будет существовать, — вот тогда у вас получится картина того чуда и величия, взглянув на которое можно ослепнуть, но которое никакое воображение не сможет представить и никакое перо не сможет верно описать.
Когда я, верхом на коне рядом с колесницей Илмы в центре нашего воинства, смотрел на всю эту красоту, я ощутил необычную, радостную гордость в груди. Тогда я повернулся к ней и спросил:
— Раньше кто-нибудь в мире сражался за такой приз? Вот величайший город, самая гордая империя и самая мощная армия на свете, которые балансируют на грани победы и поражения в войне. Повелит ли мне Владычица меча выйти и сразиться за них в одиночку?
— В одиночку?! — воскликнула она, широко раскрыв глаза и внезапно побледнев, что в эту минуту мне понравилось больше, чем ее румянец. — Ты, один, против всего этого могучего воинства?! Нет, мой господин, Сын звезд, как бы ни был ты могуч в битве, это все равно, что приказать тебе пасть от собственного меча. Ты никогда не услышишь от меня таких безумных слов!
— Нет, нет, — ответил я, смеясь. — Если ты подумала, что я имею в виду именно это, тогда ты, наверное, решила, что я крепко опьянен битвой и победой. Нет, я имел в виду вот что. Мы стоим перед стенами Ниневии, за нашей спиной — две разбитые армии Ашшура, а перед нами — ее последнее войско. До сих пор я не встречал ни одного воина Ашшура, достойного предстать перед священной сталью Армена. Нимрод — самый могучий охотник и величайший воин во всем его царстве. Я хочу послать к нему вестника и предложить ему выйти и сразиться со мной здесь между двумя армиями, лук против лука, копье против копья, меч против меча, и пусть Армен или Ниневия будут наградой за победу.
Она опустила глаза и молчала так долго, что я мог бы сосчитать до двадцати. Я видел, как ее грудь вздымалась и опускалась под гибкими звеньями стальных лат, а румянец то появлялся, то исчезал на ее щеках быстрыми розовыми и молочно-белыми волнами. Наконец, она подняла глаза и, протянув ко мне правую руку, бледная объявила дрожащими губами, но смелым и твердым голосом:
— Эти слова достойны моего господина! Пошли вызов, и если Нимрод откажется, то всех детей Армена научат вечно называть его ничтожным трусом. Если он падет, ты получишь награду, достойную твоей доблести, а если погибнешь ты, то умрет и надежда Армена, и нам нечего будет больше желать и не к чему стремиться. Что касается меня, то у Аракса острый меч и сильная рука, и мой господин может вознестись к звездам, зная, что я, по крайней мере, никогда не стану добычей Великого царя.
— Решено! — воскликнул я, спрыгивая с седла. — Аракс, ты брат нашей царицы и правитель Армена, и поэтому даже Великий царь не может отказаться выслушать послание, которое ты принесешь. Согласишься ли ты стать моим глашатаем и отнести ему мой вызов?
— Да, охотно! — ответил Аракс. — Потому что, если сами боги не остановят битву, у нее может быть только один конец. Лишь бы Нимрод вышел и сразился с тобой между двумя армиями, тогда сегодня ночью мы будем пировать в Ниневии, а его военачальники будут служить нам, ползая на коленях.