Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве
Шрифт:
Николай отодвинул стопу объёмистых томов и посмотрел на полковника, сидевшего у противоположной стены за большим зелёным столом. Гангардт поднялся и стал ходить по кабинету — по яркой ковровой дорожке, тянувшейся от стола до дверей.
— Почему бы не поехать было вам, скажем, в Бездну? Это давнишнее и, пожалуй, единственное у нас тут революционное село. Ещё в шестьдесят первом восставало. В шестьдесят первом, понимаете? Другие деревни тогда ещё чего-то ждали, на что-то надеялись, а Бездна взяла да и взбунтовалась. Оружием усмиряли.
Николай усмехнулся. Ага, значит не «просто так» заговорил этот хитрый полковник. Не без корысти. Хочет понять логику и психологию дела. Это в будущем ему пригодится. Чёрт, как он великолепен в этом изящном мундире! Умеет жандармерия одеваться. Цвет-то, цвет-то какой им подобрали — вкрадчивый, успокаивающий. Не синий, не голубой, какой-то неопределённый. Располагающий. Хитро.
— Федосеев, скажите откровенно, как вам пришли в голову Ключищи? Как вообще это было?
— Как это было? Господин полковник, надоело отвечать. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Если вам действительно хочется поговорить.
— Ну что ж, коль боитесь откровенности, я тоже не хочу её. Я потому заговорил с вами, что знал вас ещё гимназистом. Вы помните меня?
— Да, мы встречались года три назад. У тогдашнего моего хозяина, который, по-моему, служил вам.
— Мне?
— Нет, вашему ведомству.
— Ну это уж вы перехватили. Понимаю, что революционер должен быть осторожен, но нельзя же всех подозревать.
— Вы ничего не знаете об этой семье? Где она теперь?
— К сожалению, ничего не знаю.
— Говорят, хозяин потерял службу, сын его кончил жизнь самоубийством, с дочерью тоже что-то неладно.
— Не знаю, не знаю.
— И хозяйка, наверно, поблекла. Красивая была.
— Да, приятная была женщина. Между прочим, вами всегда восхищалась. И ведь действительно было чем восхищаться. Эх, Федосеев, ничего от вас не осталось. Вижу совсем другого человека. — Полковник прошёл за стол, сел и откинулся на спинку кресла, закинув ногу на ногу и охватив руками колено. — Аристократом теперь уже никогда не будете. Не сожалеете?
— Нет, не сожалею.
— Читал ваши записи. Интересные мысли. Пишите. Только недолго остаётся вам гостить в нашем замке. Придёт приговор — пошлют вас, наверно, в «Кресты». Что ж, и там можно работать. Кампанелла сидел двадцать семь лет и написал знаменитую книгу. Да и в России у вас есть пример. Чернышевский. Ничего, Федосеев. Не так уж вы несчастны. У вас и невеста вон какая. Умная, красивая. И главное, верная. Выпустили её на поруки, так она нас замучила. И меня, и губернатора. Просит, умоляет, требует, грозит. Дайте разрешение на венчанье — больше знать ничего
Николай перестал слушать полковника, задумавшись об Анне. Она почти добилась своего, начальство уже готово было дать разрешение на венец, она поехала к родным в Астрахань и вот что-то долго не возвращается. Не попала ли снова в тюрьму? А может быть, скрутили родные? Нет, её никто не сможет связать. Что-то про мать он там?
— Что вы сказали?
— Говорю, маман-то ваша получила разрешение на свидание, а к вам не пришла, поспешила домой. Слишком большое преступление — напугалась, отреклась от вас. А невеста не отступилась. Такие не отступаются. За письмо-то на неё не сердитесь?
— За какое?
— Ну, за то, которое она послала Матвееву.
— Это неосторожность, но не предательство.
— Правильно. Не сердитесь. Мы вас раскрыли бы и без письма, только гораздо позднее. — Гангардт снова встал и зашагал по ковровой дорожке.
Николай следил вашего движениями и думал о том, что полковнику помогла создать дело случайность.
В феврале прошлого года взрывается в Цюрихе опытная бомба. Погибает русский эмигрант, который со испытывал. Департамент полиции начинает следствие. Кто готовил бомбу? Народовольцы. Ага, значит, они живы? Живы, только перебрались за границу.
Но не может быть, чтобы у них не осталось связей в России. Начинаются поиски. Воспой арестовывают в Петербурге Матвеева и находят у него письмо Анны. Письмо невинное, дружеское, но есть в нём три строки, по которым можно догадаться, что в Казани действует какой-то молодёжный кружок. Надо найти эту Анну Соловьеву. Летит из Петербурга в Казань департаментская депеша, и вот уже несутся в Ключищи две жандармские тройки, и в кабинете сейчас слышатся заливистые звуки их колокольчиков, звеневших год с лишним назад в тридцати верстах отсюда…
— Значит, откровенного разговора у нас не получается? — сказал полковник.
— Он получился у вас с Выдриным. Вам удалось его обработать.
— На то мы и поставлены. Нам всё удаётся, Федосеев, а у вас ничего не выходит. Мы сильны, а вы ничтожно слабы.
— Не так уж вы сильны, если не можете побороть страха. Вы всего боитесь. Боитесь мысли, боитесь свободного слова, боитесь критики, боитесь людских сборищ.
— Ничего мы не боимся. Просто добиваемся нравственной чистоты и выкорчёвываем крамолу.—
Полковник, двигаясь от двери к столу, резко повернулся к Николаю. — Хотите, чтоб вам всё позволили? Нет, мы будем давить на вас всей силой государственного пресса и выжмем из голов всякую дрянь.
Николай вскочил со стула, ударил ладонью по столику.
— Чем сильнее давите, тем скорее взорвётесь!
— Федосеев, — сказал Гангардт, сложив руки на груди, — на вас лично мы здесь, видимо, слабо давили, иначе вы держались бы как положено. Жалко, что не останется времени на ваше воспитание. Но ничего, нашу ошибку исправят «Кресты».