Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве
Шрифт:
Часть вторая
1
Поезд, приближаясь к станции, замедлил ход. Федосеев последний раз приник к окну и глянул вперёд.
— Приехали, Костя, — сказал он. — Вот она, древняя Русь.
Ягодкин придвинулся и тоже прижался лицом к оттаявшему стеклу.
— Гнездо Юрьевичей. Стольный град Андрея и Всеволода.
На белой крутой горке горели в солнечном свете золотые главы соборов, а дальше, за этими гроздьями куполов, на холме, выступающем
— Да, это не Петра творенье, — сказал Федосеев. — И далеко не Москва, не Казань. Окаменевшая суздальская старина.
Они стали одеваться и собираться. Собственно, собирать было нечего. Почти одни книги. Старые, отбывшие с Николаем два с половиной года заключения, и новые, купленные в день освобождения в Петербурге. Три связки книг и небольшой тюк постели — вот и весь багаж.
Они спустились на платформу, прошли через вокзал и очутились на площади, заставленной санями. Сани тут были самые разнообразные — и настоящие извозчичьи, с меховыми полостями, и узенькие, только на двух седоков, и вместительные, глубокие, обитые цветным сукном, и ломовые, с плоским настилом, и беговые, с высоким продольным сиденьем, на котором надо ехать верхом, и низкие пошевни, и розвальни с широкими отводами, и простые дровни мужика, что-то продавшего на базаре и тоже подъехавшего к вокзалу в надежде подработать — авось подвернётся кто-нибудь, кому надо в деревню. Извозчики сидели на облучках, топтались около саней, галдели, каждый зазывал к себе, а один из них, чернобородый, в дублёном полушубке, маленький, быстрый, подбежал к Федосееву, выхватил у него тюк, унёс его и положил в свои новенькие, обтянутые свежей рогожей пошевни. Потом уложил книги, усадил пассажиров в задок, на скамеечку, сам сел на доску, приделанную впереди к отводам.
— Как вас, с ветерком? — спросил он, обернувшись.
— Нет, езжайте шагом, — сказал Федосеев. — Надо посмотреть город.
Тронулись, оставили площадь, повернули влево, поехали в гору по узкой улочке, стеснённой с обеих сторон старыми двухэтажными домишками. Впереди высился тот же холм с крепостной стеной вверху, только теперь виден был другой его склон, противоположный. Пошевни скоро повернули вправо, и белая гора оказалась сбоку, слева.
— Что за этой стеной? — спросил, глядя вверх, Ягодкин.
— Мужской монастырь, — сказал возница, не оборачиваясь, пошевеливая вожжой лошадку, тяжело шагавшую на подъём. — В старину там лежали мощи Александра Невского. Говорят, Пётр потребовал их в свой город. Перевезли будто бы прах-то. Не знаете, это правда?
— А как же, — сказал Ягодкин, — до Москвы пешком несли.
— Смотри-ка! И это известно. Видать, вы люди-то учёные. На житьё к нам?
— На житьё.
— Не из этих, не из политических?
— Да как вам сказать…
— Ну-ну, вижу, вижу. Беда с вами. Хотите народу добра, а ничего не выходит. Гоняют вас, бедняг, по грешной земле. В номера, говорите, везти? Вот они, номера-то, рядом. Может, в квартирке нуждаетесь?
— А у вас есть на примете? — спросил Федосеев.
— Да есть тут знакомые.
Поднялись на горку, остановились у гостиницы. Напротив, через дорогу,
— Это всё из Ямской слободы, — сказал возница. — У них тут и трактир, и биржа. Если в дальнюю дорогу — сюда приходите. Так как же, остановитесь в номерах или везти дальше?
— Везите к вашим знакомым, — сказал Федосеев. — Может быть, договоримся с ними.
— Тогда поедем на Большую Ильинскую. Это недалеко.
Пересекли главную улицу (справа на ней показался златоглавый храм) и стали спускаться под горку вдоль вала, воздвигнутого, наверно, во времена Боголюбского. За валом поодаль вздымался купол старинной церкви. Там, за этим многовековым земляным укреплённом, лежал город владимиро-суздальских князей, и интересно будет посмотреть, что от него осталось. Историку тут есть чем заняться. А что делать здесь революционеру? Ни фабрик, ни единого института. Основное население — губернское чиновничество. Федосеев и Ягодкин молчали. Пять дней они непрестанно говорили, а тут вдруг притихли.
Извозчик свернул вправо и выехал на безлюдную улицу.
— Вот и Большая Ильинская.
Федосеев осмотрелся. Большая? Это же совсем глухая улица. Только отъехали от главной, и уже настоящее захолустье. Никакого движения. Ни единого высокого здания. Заурядные мещанские домики, деревянные, приподнятые каменными полуэтажами.
А вот гнездо какого-то не очень широкого купчика. Приземистый особнячок. Массивный кирпичный забор — крепостная стена в миниатюре.
Пошевни остановились.
— Ну, забирайте пожитки-то, — сказал извозчик.
— Но надо сначала переговорить с хозяином, — сказал Ягодкин. — Может быть, не пустит.
— Пустит, пустит. — Извозчик провёл приезжих во двор, потом в просторные сени с дверями с той и другой стороны. Поднялись по лесенке на второй этаж, опустили пожитки на пол. Открылась одна из четырёх дверей, и в сени вышел лысый мужчина в овчинной жилетке.
— Вот, господин Латендорф, — сказал извозчик, — гостей привёл.
— Милости просим.
— Хотят на постой остановиться. Которая у вас тут сдаётся-то? Вверху или внизу?
— Вот эта. — Латендорф показал на дверь рядом с той, из которой вышел. — Заходите, посмотрите.
Квартира состояла из двух комнат, достаточно светлых, тёплых, обставленных простенькой мебелью.
— И сколько стоит это жилище? — оглядевшись, спросил Ягодкин, считавший себя несравненно практичнее своего друга.
— Не дороже денег, — сказал Латендорф. — Сойдёмся. Не бойтесь — не оберу.
— Что ж, можно располагаться?
— Вы не все посмотрели. У вас будет ещё кухня. — Хозяин провёл их через сени в дверь напротив. Кухня оказалась просторной, с русской печью, плитой и большим столом. Федосеев подошёл к окну и через крышу домов увидел церковные купола. Извозчик перехватил взгляд приезжего, усмехнулся.
— К обедне ходить будет близко. Церкви рядом.
Целых три. Сергия Преподобного, Ильи Пророка, Иоанна Богослова. Всё под боком.
— Да, церквей тут у вас много, — сказал Федосеев.
— На том стоим Значит, остаётесь?