Валерий Синюха ищет ассистента
Шрифт:
– Ты еще школьник и не слишком понимаешь, во что ввязался. Я бы на месте твоей мамы не отпускал тебя одного, – сказал я.
– Я знаю, вы ищете пятна. Только вот интересно как? С помощью приборов этого нельзя сделать, нет никакого алгоритма. Вы ведь магией занимаетесь?
– Никакой магии, главное, чтобы ничего не мешало, – объяснил я.
– Ничего-ничего? А если у вас сердце остановится или дыхание прекратится? – участливо спросил подросток.
Я развел руками, и он искренне рассмеялся.
Я ведь и сам понятия не имел, во что ввязался. То есть говорить-то я говорил, что все это необратимо, что мир больше никогда
Я сел рядом на холодную землю, прислонившись к дереву, облюбованному юношей, с другой стороны.
– Я просто раздумываю. А вдруг ничего такого нет. Только гул бетонных зданий и больше ничего. Для меня важно состояние сознания до и после. Эти смутные отблески реальности должны завораживать или вводить в состояние глубокого уныния, выбрасывая меня на самую высокую орбиту самонаблюдения, – взволнованно признался он.
Я прочистил горло, но так и не придумал, что сказать ему в ответ.
Еще около пяти минут мы просидели рядом, ничего не говоря, каждый на своей волне, в волглой одежде, способные только на то, чтобы растянуться на ледяной траве и уснуть, но потом, не сговариваясь, встали и начали спускаться к дороге.
***
Я сидел на скамейке перед школой и ждал, когда по окончании занятий из-за ворот покажется старшеклассник, владеющий важной информацией о моем неизвестно где скрывающемся ассистенте. Я был вынужден терпеливо дожидаться так некстати навязанного мне стажера, чтобы в нарушение протокола не попасть в фокус кадровой инспекционной службы, более дотошной и свирепой, чем институтская служба безопасности. Притом что они обе уже ничем мне не угрожали, я по неизвестной причине вдруг решил не создавать проблемы бывшим коллегам из Стреглово.
Школе было лет сто тридцать, она размещалась в старой видавшей виды постройке из бурого кирпича, с сохраненными внешними признаками старения, но была изобретательно перестроена внутри. Судя по кованой ограде с вензелями и ухоженной территории, это заведение было одним из элитных. Это объясняло и удивительное трудоустройство моего подопечного.
Четверо мальчишек на школьной баскетбольной площадке, расчищенной от снега, играли в одно кольцо. Увидев зрителя, они начали показывать всякие фокусы с мячом: забрасывать его через голову, крутить фигурные обводки, и вообще рисоваться.
Но мое лицо было словно схвачено гипсом: я не мог улыбнуться или даже одними глазами послать луч-другой поддержки, так я был угнетен. Именно здесь на этой лавочке я вдруг так ясно почувствовал, что никак не могу примириться с реальностью, которая надвигалась на меня и на которую я сам надвигался неотвратимо. К счастью, планы мастеров дворового баскетбола резко изменились, и они с громкими возгласами покинули сцену. Я остался ждать, зажатый между школьными владениями, лишенными возраста и обращенными в тревожную бесконечность, и замаскированным под естественный ландшафт современным жилым кварталом.
О своей школе
Эльвира частенько неестественно таращила глаза, как от ощущения изумительного счастья. Я подозревал, что она использует неизвестное мне косметическое средство или тонкое приспособление для увеличения зрачков. Сколько я не разглядывал ее с близкого расстояния, требуя, чтобы она не шевелилась, я так и не смог обнаружить никакой машинерии. Обычно это заканчивалось неуместными прикосновениями. Возможно, так сказывался ее возраст – она продолжала чувствовать себя девочкой-подростком, но давно уже ею не была. Я бы поверил, что это последствия операции, скажем, пересадки глаз осьминога или кальмара. Я никогда ее не спрашивал. Полненькая и в очках – как раз такая, чтобы отвлечь меня от миссии и полностью погрузить в земную беззаботность.
Обычно у каждой пары была история «как смешно мы познакомились». Наша комедия приключилась в циклопическом офисном здании, наполовину недостроенном и настолько же неотделанном, где вместо клерков по коридорам слонялись люди в белых халатах, и где вторые полностью вытеснили первых во всех мало-мальски влиятельных учреждениях. Это была редкая минута покоя, после того, как я расправился с медицинской компанией, вложившей огромные деньги в технологию эффективного восстановления метаболизма, смешав их данные и обесценив предварительные результаты. И, довольный собой, я медитировал прямо посреди коридора где-то этаже на сорок втором высотного здания, когда вдруг услышал над собой довольно неприятный женский голосок, она что-то сказала или прошипела. Думала, что я не услышу, или, наоборот, хотела, чтобы не смог пропустить ее змеиное замечание. Еще секунда и я бы взорвался, но тут разобрал ее слова: она была любезна и говорила что-то приятное. А то, что я принял за шипение, оказалось милым и смешным речевым дефектом, который раньше всегда меня умилял, хотя новое поколение логопедов к тому времени его практически искоренило. Высокая, пухленькая, в кедах на босу ногу, в длинной просторной вязаной кофте, с романтичным каре и моим любимым дефектом, чуть было не нарвалась на мое отборное хамство.
Я поднялся, что было нелегко после расслабляющей стадии медитации, и пришел к ней на помощь. Она искала выход. И если на открытом ландшафте я всегда беспомощен, то в таких зданиях-лабиринтах я знал все входы и выходы, они словно бы изначально хранились в моей памяти. Да и в любых других зданиях тоже. В некотором смысле в этом состояла моя работа – просачиваться через едва заметные служебные выходы и двери, похожие на декоративные панели. Зато я легко мог потеряться в прямом коридоре или просторной комнате с единственным окном. В таких локациях мне приходилось по несколько раз устанавливать, куда я шел.