Валерий Синюха ищет ассистента

Орлов Владимир Викторович

Она даже позволила взять ее за руку. Иначе я бы ее ни за что не вывел. Просто она была не прочь пошутить в таком стиле, как будто я ее поводырь или учитель, а она пятиклассница, или я разлюбезный хозяин дома, который по очереди водит гостей в гардеробную смотреть свою коллекцию открыток. Мне стало так смешно, что я начал сгибаться и хвататься одной рукой за живот, другой искать опору. Все-таки, говоря непредвзято, я был обычным сумасшедшим, которого на несколько секунд можно было принять за нормального, но безумие вылезало после единственного теплого прикосновения или намека на человечность, особенно когда это было похоже на игру. Ведь я был ужасно одинок.

Я понял, что все соединилось, когда она поправила свои очки с белыми

дужками. Сдобная толстушка с обрезанными черными волосами. Она словно изображала персонаж из подростковой комедии. Быть такой изящно полновесной в тридцать два – что-то должно было быть с обменом веществ или с тем, что она проговаривала про себя. Мне сразу захотелось ей довериться. Человек, который владел секретом девственной рыхлости, наверняка держал за пазухой пару магических кристаллов. Потому что я знал, кому доверять нельзя – тем, чьи тела были подменены. Это было легко определить по голосу: когда человек выглядел не так, как звучал. Эльвира была неотличима от пронзительной шепелявости, которую исторгала. И с ней я чувствовал себя по-особенному. Иногда мне казалось, что она мной восхищается и одновременно смеется надо мной, то есть натурально потешается, как над глупеньким малышом, и в то же время глаз от меня не может отвести, как от диковинной зверушки – такое сочетание не так уж часто встречалось в известной мне части обитаемого мира.

Иногда она начинала ни с того ни с сего ловко жонглировать тем, что попадется под руку – предметов могло быть четыре или пять, – словно тренируясь, продолжая болтать со мной, не сбиваясь с мысли, как бы я ни пытался ей помешать, как будто жонглирование исполнялось независимо от ее сознания, и этим окончательно меня сразила.

Совсем иначе она реагировала на щекотку. Я долго не понимал, что это такое, хотя регулярно это практиковал, когда Эльвира, подобно еноту, растягивалась на нашем диване. Я находил те точки, которые она со смехом пыталась защитить или утаить от моих быстрых пальцев. По моим наблюдениям, такова была вся ее поверхность и некоторые углубления, которые подтверждали существование щекотки внутри, точнее в глубине. Это явление буквально рождалось на кончиках моих пальцев, и это была самая податливая и быстрая из созидаемых мной реальностей. В такие минуты я начинал ощущать себя всемогущим в каком-то очень конкретном смысле этого слова. Эльвира тоже испытывала что-то вроде поклонения, которое я читал в ее осминожьих глазах, которые именно я делал такими. Я не только создавал вещи, но и непрерывно их улучшал.

Я собирался когда-нибудь с ней обручиться. Так ведь в таких случаях говорили? Что я знал наверняка: Эльвира была намного умнее меня, и если бы что-то пошло не так, она бы смогла решить, что со мной нужно делать и куда меня определить. Я не хотел открывать ей свои карты до известного дня. В случае успешного завершения миссии я собирался ее отблагодарить, превратив под громадным давлением в крошечный ослепительный бриллиант.

Но потом в наших отношениях наступил кризис. Мне стало казаться, что Эльвира слишком много хохочет. Не было ни одной ситуации или истории, от которой она бы не начинала покатываться со смеху. И это всегда было так заразительно, что я, кому большинство шуток казались мрачными предсказаниями, тоже начинал захлебываться от смеха. В эти мгновения я смотрел на нас со стороны и видел, что мы похожи на людей, которым удалось спастись после того, что я сотворил с этим миром. Мне кажется, любовь всегда и была счастьем уцелевших.

А что в ней было, кроме смеха? Пожалуй, это все. Поэтому я решил в следующий раз выбрать девушку посерьезнее.

Эльвира любила что-нибудь нарушать. Речь не о правилах. Она отступала от привычных последовательностей. Это мог быть распорядок дня, начинавшийся с обеденного сна, и только после этого продрыха она начинала отсчет дневной активности. Так же она обращалась с чередованием приемов пищи или

скучной привычкой обывателей аккуратно складывать вещи в комод или вешать в шкаф. Иногда я думал, что я с ней только из-за этого. Эльвира разносила вдребезги любой график, расписание, план с временными отметками, которые ей удавалось обнаружить. Меня это веселило. И чем настойчивей она нарушала режим, чем больше наводила беспорядка, тем меньше я мог ему сопротивляться. Лишь позднее я сообразил, что так она усыпляла мою бдительность и что не было более дисциплинированного человека, чем она.

Я почти задремал, размышляя о систематическом хаосе, который создавала Эльвира, когда вдруг был возвращен к реальности взволнованным голосом Олега.

– Валерий Павлович, я получил недельный отчет о работе полевой группы в жилом квартале в районе платформы. Мне показалось, что в этих результатах нет никакой системы, как будто их подменили, и этот процесс подстановки данных продолжается. И я эти результаты пока не могу передать на обработку.

– Забудь, – равнодушно отозвался я и подумал, что чем меньше я буду слышать такие новости, тем лучше. – Мы должны с тобой понимать эти вещи одинаково. Твои рабочие записки не место для важных умозаключений. Ты должен следовать в бессюжетном потоке бессмысленных, на первый взгляд, историй и не отклоняться от него. Тогда тебе удастся с первого взгляда оценивать, какие выводы правильные и как смотреть на них под правильным углом, чтобы они такими оставались.

– Я пытаюсь подключить именно такую логику, чтобы увидеть картину целиком, – затараторил он. – Но меня клинит. У меня слабость к традиционным методам. Вижу какой-нибудь интересно слепленный поток данных, пытаюсь встроить в него свой привычный математический аппарат. И меня это полностью захватывает. А потом вдруг выходит…

– Извини, просчет по мотивам страсти к математике я не могу принять, – прервал я его.

– Нет-нет, – пытался оправдаться Олег. – Я выбираю формулу наобум и, только когда вижу, что никаких совпадений нет, пытаюсь это как-то обосновать команде. И они верят, конечно, вы же меня поставили главным. Но я чувствую, что правильное исчисление должно проявиться где-то в другом месте, и я даже вижу направление…

– Постарайся успевать переварить идею, пока она еще сырая, – туманно посоветовал я и отключился.

Пожалуй, сегодня я был плодовитей обычного. Во мне неустанно работал внутренний сборщик гирлянд из черепков и осколков стычек и ссор каких-то опоздавших на круизный лайнер людей, картин и эпизодов с веселым пьяным помрачением и травматической дезориентацией. Молниеносное, как в замедленной киносъемке, плетение гирлянд позволяло мне выныривать из-под набегающих волн полузавядших бутонов, лепестков и побегов повседневной жизни.

Еще утром я заметил, что исчезла треснутая плитка на полу перед входной дверью моего жилища. Я чуть с испуга не кинулся назад в квартиру. Я три недели с хрустом наступал на эту трещину и уже впустил ее в свой мир, а плитку кто-то снял и заменил новой, другого цвета. Космическая оплошность!

На улице поздоровался с соседом, который отводил дочку в детский сад, и едва сдержался, чтобы не броситься им под ноги, пытаясь поднять лежащую в луже даму червей из классической колоды Деларю. Я был смущен этим знаком порока. К чему был этот намек?

Мой связной появился вместе с приятелем-ровесником странноватого вида в ярком пестром полосатом комбинезоне, вязаной шапке той же расцветки и толстом бирюзовом свитере.

– Я сразу так и подумал, что все это превратится в игру, – сердито сказал я.

– Очень приятно, – с ударением на «очень» сказал разноцветный приятель и, улыбаясь, протянул мне свою узкую длинную ладонь.

Пожимая руку, он приобнял меня и похлопал по спине, озадачив своим дружелюбием.

– Я знаю вашего ассистента, – просто сказал он. – Речь ведь о Филиппе Мухине?