Вальс на четыре четверти. Дневник обыкновенной петербурженки
Шрифт:
Опять 2 марта
Может быть, и чувства, когда они слишком сильны и красивы, не могут воплотиться здесь и переносятся в тот мир, который мы считаем более правильным, возвышенным, совершенным? А вдруг самый прекрасный и настоящий мир-тут, а вовсе не там, не «после», не «в следующей жизни»? И все возможности, которые нам даются здесь, не воплощаются уже никогда, если их не воплотить здесь и сейчас?
Наша поездка оказалась удивительной. И еще удивительнее, что после всех совпадений, после тихой и необычайно светлой прогулки по кладбищу, долгой и мирной дороги домой вдоль залива под песни Нины Симон и Тони Беннетта с Биллом Эвансом, даже после кормления ослика в придорожном ресторанчике «Русская рыбалка», где предусмотрительно организовали детский зоопарк, а у Николая в машине весьма кстати оказалась капустка (не признался, что брал специально для ослика, однако других вариантов нет), – даже после такого потрясающего приключения я не дала ему свой номер телефона. Да, карму не так-то просто исправить. Бабушка Николая воплотилась во мне с удвоенным упорством. Но я сделала успехи: взяла у Николая номер телефона взамен выброшенной визитки.
С днем рождения, мой дорогой дедушка Коля…
Эпизод № 3
В Питере – пить
А вот уже и вечер. И мы сидим в ресторане Сергея Шнурова «КоКоКо». Точнее, это ресторан его жены Матильды – которая, по странному стечению обстоятельств, тоже увлекается балетом. Отмечаем Восьмое марта девичьей компанией – я, Лера и Варя. Последняя – фанатка этого заведения, регулярно бывает здесь, так как ее кузен – тоже, кстати, москвич – обожает местную кухню «а-ля рюс» или, точнее сказать, «тру рюс», особенно в сезон корюшки. Но он пока еще не наступил. Мы взяли цыпленка в сене с дымком (и я чувствую себя коровой), его можно есть, и это даже вкусно. Еще был свекольный мусс, который растаял во рту настолько незаметно, что показалось, будто это Матильда пронеслась на пуантах за три с половиной шпагата через всю сцену Мариинского театра. Кстати, интересно было бы посмотреть, как она танцует. А пока жуем сногсшибательное сено и разговариваем.
– Что, ты правда выкинула визитку? – Моя подруга Лера не может мне поверить. – А фамилию хотя бы запомнила?
– Ну конечно. Романов.
– Николай Романов? Гы-гы. – Ирония подруг более чем понятна. Мне остается только мычать, соглашаясь.
– А он больше похож на Николая Первого или на Второго? – Варя (тоже коренная петербурженка из интеллигентной семьи инженеров-физиков) окончила исторический факультет.
И пока мы слушаем увлекательнейший сравнительный анализ личностей двух Николаев, сено заканчивается и нам приносят десерт «Мамин любимый цветок». Это хит местной кухни, который просто обязан съесть всяк сюда входящий. И непременно запостить его в инстаграм, даже если презираешь фото в жанре инстафуд. Выглядит десерт как только что упавший на паркетный пол горшок с цветком. Глиняный горшок разбился, земля высыпалась на пол, а сам цветок, точь-в-точь фиалка, беспомощно растопырил листочки, так и умоляя пересадить его, пока мама не вошла в комнату и ничего не заметила. И это все тоже можно есть. Кроме паркета, разумеется, – это всего лишь поднос, стилизованный под паркетную доску. Их шеф, наверное, продал душу дьяволу. Чертовски тонкая работа, и хоть я не люблю пафос, которым немножечко веет в этом заведении (утверждение не голословное: достаточно упомянуть, что туалетная бумага тут черного цвета), я сдаюсь. Вкусно, воздушно, художественно. И тихо. Но это вряд ли заслуга заведения, скорее, рабочая среда перед последним предпраздничным днем. Все стараются доделать дела, чтобы потом отдыхать с четверга по понедельник. А мы предусмотрительно отмечаем заранее. Главным образом чтобы не видеть всех этих парочек с цветами на столиках. Напомаженных, с уложенными волосами дам, унылых кавалеров, шумных компаний одиночек и псевдоловеласов, которые непременно начнут подкатывать, предварительно приведя себя в форсированное расположение, как сказал бы Федор Михалыч Достоевский. Настоящие петербурженки, ко всему прочему, довольно интровертны. А если копнуть глубже и несколько приукрасить, что я и стараюсь делать в целях повышения самооценки, просто любят эксклюзив. Так что мы в ресторане почти одни. Возможно, по этой причине или благодаря тому, что мы сегодня и правда прекрасны, как всегда, нам приносят три шота с клюквенной настойкой – подарок от заведения. И это уже провокация. Напиток просто божественный, и приходится заказать еще по одной, а потом попробовать «другие сезонные предложения». Кажется, кто-то из нас сегодня «полетит в Ленинград», как в знаменитом кино. Зато нам весело и мы начинаем фантазировать, наконец-то переключаясь с истории России для средних классов школы на дерзкие предположения о том, что сейчас сюда непременно придет лидер того самого «Ленинграда» Шнур, непременно грустный и один. Допустим, поссорился с женой. Мы ему непременно понравимся, все три, и за ужин можно будет не платить, а он расскажет нам о своих творческих планах и о том, что собирается подарить своей Матильде на Международный женский день. Мы наперебой обсуждаем варианты: диадема с голубыми бриллиантами, сменные лабутены или романтический уик-энд в Милане. Нет-нет, мы вовсе не завидуем красивой жизни. У нас другая красота. И я себя слабо представляю в лабутенах, а они слабо представляют себя на мне. Но после наливки фантазию не унять, это тоже особое свойство питерских девушек, которым редко удается воспользоваться в коммерческих целях. Чистое творчество. Материализация безумных мыслей и идей, которые потом можно описывать в романах. В прошлый такой раз мы, помнится, выдали меня замуж за Киану Ривза. Сошлись на том, что он очень органично вписался бы в мой быт, как самый открыто рефлексирующий актер, которому не претит съесть в парке гамбургер в свой день рождения. Однако, Кианушка, как мы теперь его ласково зовем в нашем девичьем кругу, так и не появился на горизонте. А вот Сергей Владимирович Шнуров возник в дверях после шестой или седьмой рюмки.
– Ущипните меня, девочки. Шнур.
Я сидела лицом к дверям, а подруги напротив, спиной. Видно только мне. Или только я из нас троих дошла до кондиции.
– Только
– Вот теперь можете обернуться, – шепчу я. – Только аккуратно.
Обе подруги плавно, словно их замедлили, как кинопленку, и синхронно, словно тренировались к летней олимпиаде, поворачиваю голову, в остальном сохраняя полную неподвижность. У меня в голове в этот момент зазвучал отчетливый саундтрек «В Питере – пить».
– И правда Шнур, – хором шепчут девчонки.
Вот так и проверяется настоящая питерская или, как я сама себя поправила бы, петербургская интеллигентность. Мы все изрядно выпили. И границы стерты по полной программе. Но мы все равно не кидаемся к хозяину заведения фотографироваться и брать автографы в паспорт или на грудь. Мы по-прежнему продолжаем сидеть, пусть и немного обалдев – даже не потому, что увидели живого Шнурова, как сказала бы бывшая искусствовед, а ныне пиарщица Лера «на расстоянии вытянутой руки», а потому, что почувствовали ощутимый пиетет перед мирозданием, реализовавшем наши клюквенные фантазии, словно по щелчку пальцев. Интересно, что будет дальше. Сидим. Ждем. Стремительно трезвеем и на всякий случай подзываем официанта, чтобы принес нам счет. Я искоса наблюдаю за рок-звездой. Мужик как мужик. Но харизма распространяется в радиусе ближайших нескольких кварталов. А может быть, дело в эффекте знаменитой физиономии? Вот была бы я, к примеру, англичанкой, снесло бы меня сейчас его обаянием, или я сочла бы Шнура приподнявшимся на эпатаже хипстером в летах? Нет, он не хипстер, он другой. У него есть бэкграунд. О, точно, надо срочно записать, а то забуду. Петербурженки – девушки с бэкграундом. Можно это сделать даже заголовком интервью, когда стану знаменитой, как Шнур, и меня спросят что-нибудь вроде: «А чем петербургские девушки отличаются от других?»
– Сашка, пошли уже, ночь на дворе. Сколько можно на Шнура пялиться!
– Тише, тише, девочки, вы что!
Надеюсь, он не услышал. Все так же уткнулся в свой айфон. А может, нет у него никакого бэкграунда? Ладно, мне-то что. Пора идти. За нами уже и такси приехало. Выходим. Садимся – Лера и Варя сзади, я, как самая чувствительная к укачиванию, выпросила место рядом с водителем. Однако моя дверь не открывается, заело. Еще раз – тщетно, тут еще и сумка падает.
– Девушка, это ваше? – слышу я голос откуда-то сверху, а перед собой вижу черные лакированные носы и шнуровку новехоньких ботинок. Затем мне под нос суют ноты арии Перголези «Se tu m’ami». Если в переводе:
Коль ты любишь, коли вздыхаешьОбо мне, мой пастушок!На свирели ты играешь,Мне из роз плетешь венок, —Все ж не думай, что улыбка есть уже любви залог, —Как ты прост и как наивен, бедный, милый пастушок!Ноты определенно выпали у меня из рабочей папки. А держит их определенно Шнур.
– Мое, – говорю я, присев на тонкий слой свежевыпавшего вечернего снежка.
– Слушайте, у меня к вам дело есть, – отвечает Шнур и протягивает мне руку.
И я не еду домой с девчонками. Вот это в Питере – пить. Это я понимаю.
3 марта
Как бы ни болела голова, я не могу не зафиксировать события вчерашней ночи. Оказалось, что Шнур, увидев ноты, загорелся идеей исполнить арию Перголези в качестве весеннего экспромта на своей частной вечеринке в честь наступления весны. Вечеринка состоялась как раз вчера ночью, а зашел он в «КоКоКо» перед этим в паршивейшем настроении. Перголези снова вдохнул жизнь и в него, и в меня: вернувшись в ресторан, мы выпили кофе и незамедлительно приступили к репетиции. Откуда ни возьмись появился электронный «рояль в кустах», и мы начали разучивать арию. Мотивчик «могильщику русского рока» был знаком. Среди академических музыкантов эта ария – расхожая попса, но я не думала, что неакадемический Шнур знаеттакие вещи. Стекстом было чуть сложнее. Сергей хотел исполнять непременно на итальянском. И, обоюдно плюясь от условности транскрипции, мы написали русскую шпаргалку, как в плохих разговорниках: «Сэ ту мами, сэ ту со спири» – и так далее, до «джентиль пастор».
Потом мы несколько раз послушали исполнение Чечилии Бартоли, а дальше начали «впевать» уже с живым аккомпанементом. По счастью, Шнурову подошла оригинальная тональность, потому что транспонировать в другую при том количестве спиртного, которое во мне плескалось, было бы затруднительно. Шнур пел проникновенно, расщепляя высокие ноты в меру надрывной хрипотцой, не старался изображать из себя оперного певца, и оттого звучало естественно и даже самобытно. Репетировали мы около часа, а затем Сергей сделал перерыв на коньяк, чтобы привести связки в форму. Я пить отказалась. Моим пальцам это не помогло бы ни в коей мере. А мне предстояло выступать вместе с автором идеи, пусть на «домашней», но все же сцене. Когда я увидела, что за сцена нас ждала, я обомлела и чуть было не бросилась бежать. Нас привезли во дворец на Елагином острове. Рояль был мне, по счастью, знаком: мы с певцами частенько тут исполняем для пенсионеров и туристов всякие романсы и оперную классику. Но чтобы аккомпанировать тут одиозному Шнурову – такого даже спьяну я не могла бы придумать.
Гостей было человек под двести. И конечно же, без съемок не обошлось. Чуть только мы вошли в залу, украшенную в советском стиле – на столиках вместо скатертей красовались газеты «Правда», «Час Пик», «Вечерний Ленинград» и другие доперестроечные издания, а в петличках и волосах у гостей алели красные гвоздики, – сразу же начались овации и вспышки фотокамер. Шнуров повел меня за руку к роялю. Я жмурилась и закрывала лицо нотами, хотя предпочла бы шапку-невидимку. Когда я села за инструмент, прикрываться был уже нечем. Но тут я оказалась в привычной ситуации: на сцене я отходила на второй план и просто делала свою работу. Шнуров объявил: